— Не думаю.
— Нет, нет, тебе это просто необходимо. Цветы, конфеты, поцелуи тайком и прогулки в солнечную погоду. То, чего хочет Джуд Франциска, так это романтики, а я тот, кто обеспечит ее. Ну, а теперь, посмотри мне в лицо. — Он поймал ее за подбородок, словно взрослый обиженного ребенка. — Ты обиделась.
— Ни в коей мере, — она бы могла высвободить свое лицо, но он только усилил хватку, а потом наклонился к ее губам и крепко поцеловал.
— Я смотрю на тебя, сладкая моя, и если то, что я сейчас вижу не обида, то я — шотландец. Ты думаешь, что я смеюсь над тобой, но это не так, совсем не так. Что плохого в небольшом любовном приключении? Лично я — только за.
Его голос наполнился теплом и глубиной, и стал похож на горячий виски:
— Ты будешь дарить мне долгие взгляды и теплые улыбки из противоположного конца комнаты и гулять со мной под руку? Жаркие, отчаянные поцелуи в темноте, где никто не увидит? Прикосновения, — он провел кончиками пальцев по изгибу ее груди, остановившись возле сердца, — в тайне от всех?
— Я приехала сюда не в поисках романтических приключений.
Разве? Подумал Эйдан. Все ее мифы, сказки, легенды очень располагают к этому.
— Хочешь или нет, но ты получишь все это. — Он уже принял решение. — И когда мы будем заниматься с тобой любовью первый раз, то это будет долгое, медленное и сладостное занятие. Я обещаю. А сейчас пойдем обратно, пока твой взгляд не заставил меня нарушить только что данное обещание.
— Ты просто хочешь быть главным. Контролировать ситуацию.
Он снова по-дружески взял ее за руку, но как это «по-дружески» раздражало:
— Думаю, что меня просто приучили к этому. Но если ты хочешь быть главной и соблазнить меня, любимая Джуд, обещаю, что буду слабым и послушным.
Черт, она рассмеялась, не сумев сдержаться:
— Я уверена, что у нас обоих полно дел.
— Но ты придешь навестить меня, — продолжал Эйдан, пока они шли обратно. — Ты сядешь в моем пабе и закажешь бокал вина, так что я смогу смотреть на тебя и страдать.
— Ты настоящий ирландец, — прошептала Джуд.
— До мозга костей, — ответил он и потянул ее за палец. — А ты, кстати, Джуд, чертовски хорошо целуешься.
— Хм-м-м-м, — был самым безопасным из ответов, который она смогла придумать.
Но на все-таки пришла в паб, где сидела и слушала разные истории и сказки. Через несколько дней, когда весна в Ардморе обосновалась всерьез и надолго, Джуд можно было частенько найти в пабе, где она проводила пару часов днем или вечером. Она слушала, записывала на диктофон, делала пометки. И как только об этом прошел слух, стали приходить другие жители деревни, чтобы рассказать истории, или чтобы послушать их.
Она записала огромное количество кассет и исписала пачки бумаги. Прилежно расшифровала и проанализировала все записи, за чашкой, уже вошедшего в привычку, чая.
Если она и воображала себя героиней этих волшебных романтических историй, то никак не считала, что это принесет вред. Скорее, пользу, если она слегка потянет время. В конце концов, она сможет лучше понять значение и мотивы всех историй, сделав их немного своими. Она, конечно, не собиралась тратить время и писать работу в подобном ключе. В академичной научной работе нет места фантазиям и вымыслу. Это было только исследование, чтобы подтвердить основные положения тезисов, а потом она подчистит и пригладит текст.
Что ты с этим собираешься, черт возьми, делать, Джуд? — задавалась она вопросом, — что ты, на самом деле, собираешься делать, даже если доведешь работу до идеального состояния, пока та не станет сухой, скучной и безличной. Попытаешься напечатать ее в профессиональных журналах, которые никто не читает просто для удовольствия? Или устроишь поездку с лекциями?
О, идея подобного представления, пусть и маловероятная, отозвалась в ее желудке так, как будто целый отряд бойскаутов учился в нем вязать узлы. На мгновение, она была готова впасть в отчаяние и уткнуться лицом в ладони. Из этого проекта ничего не выйдет! То, что она думает иначе — просто защитная реакция. Никто и не придет на совет факультета, чтобы обсуждать скрытые мотивы и значение работы Джуд Ф. Мюррей. Что еще хуже, она не хотела этого.
Это уже не было чем-то вроде терапии, способа не дать кризису, которого она, кстати, и определить не может, взять над ней верх.
Что хорошего было во всех этих годах обучения и работы, если она не может даже подобрать правильный термин для собственной кризисной ситуации? Низкая самооценка, раненое эго, нехватка веры в свою женственность, разочарование в выбранной профессии?
Но что было в корне всего этого? В самой основе? Трудности с самоопределением? Отчасти, может быть и так. Вероятно, она потеряла себя в тот момент, когда все, что осталось ей знакомого, приобрело бледный, непривлекательный вид. И тогда Джуд сбежала. Но куда?
Сюда. Подумала она и больше чем удивилась, почувствовав, как пальцы залетали над клавиатурой — ее мысли начали с огромной скоростью переноситься из головы на экран монитора.
Я бежала сюда. И здесь чувствую себя настоящей. Чувствую, что здесь я больше дома, чем в нашем с Уильямом доме, или в квартире, куда переехала, после того, как он устал от меня. Даже больше дома, чем в студенческой аудитории.
Боже, Боже, как же я ненавидела эти учебные классы. Почему никогда не могла признаться себе в этом, просто громко сказать вслух? Я не хочу больше этим заниматься, не хочу быть частью этого. Мне нужно другое. Именно, что-нибудь другое.
Как я стала такой трусихой, и что еще хуже, вызывающим жалость сухарем? Почему даже сейчас, когда мне не перед кем отвечать, кроме себя самой, я сомневаюсь в своей работе, когда она приносит мне такое удовольствие и удовлетворение? Разве не могу эти несколько месяцев побаловать себя чем-нибудь приносящим удовольствие, а не пользу.
Если это терапия, то мне пора уже начать ее. Вреда она не причинит. Я думаю, я надеюсь, что такое лечение принесет мне что-нибудь да хорошее. Мне нравится писать. Я чувствую привязанность к писательскому труду. Может, в данных обстоятельствах это звучит немного странно, но в самую точку. Меня привлекает процесс писательства, его тайна, то, как слова на странице складываются в образ, смысл, звук.
Когда я вижу написанные мною слова, меня охватывает дрожь. В осознании того, что это написала я есть волшебное чувство собственного достоинства.
Что-то во мне страшится, так как это невероятно волнующе. А большую часть своей жизни я отворачивалась, пряталась ото всего, что могло испугать. Даже если и вызывало восторг.
Хочу снова почувствовать себя значимой. Мне безумно нужно признание. И кроме всего, я получаю потрясающее удовольствие от волшебства. И сейчас по мне словно проехали трактором, а кто — неважно И я ощущаю, что блеск волшебства, все еще здесь, внутри меня. И это сияние дает мне возможность писать, пусть и скрывая от всех., что я хочу верить в легенды, мифы, в эльфов и привидения. Что в этом плохого? Мне ничего не угрожает.
Нет, думала Джуд, откидываясь на спинку стула и складывая руки на колени, это абсолютно безвредно, и пробуждает любопытство. Сколько времени уже прошло с тех пор, когда она последний раз позволяла себе проявить любопытство?
Тяжело вздохнув, Джуд закрыла глаза, и все что она чувствовала — так это сладость спокойствия:
— Как я рада, что приехала сюда, — произнесла она громко.
Джуд поднялась и посмотрела в окно, довольная, что справилась с отчаянием, погрузившись в работу. Дни и ночи, проведенные здесь, приглушили нарастающую внутри нее бурю. Как дороги ей были эти маленькие моменты радости. Она отвернулась от окна, мечтая о воздухе и пространстве, где бы обдумала все остальные аспекты ее новой жизни.
В ее мыслях был Эйдан Галлахер. Восхитительный, местами экзотичный, необъяснимым образом
