— Прошу тебя, Аратак, сейчас не время! Подожди, я что-то говорил. Что было…
— О том, что делал с нами Толстяк, — сказал Еетак, покопавшись в памяти сенсорных усиков и поигрывая ими. — Ты строил догадки относительно Ахимса Толстяка.
— Что? Да, конечно, теперь вспоминаю. Фиолетовые проклятия циклам! Они играют с памятью, чертова фиолетовая пустота! — Раштак сделал паузу, напрягая память. — Допустим, Толстяк вводит нас в заблуждение этой угрозой. Я хотел сказать, что здесь, сейчас свершается история!
— Ты уже
— Да, история, — продолжал Раштак, раздражаясь от того, что его прерывают. — Наша память работает, мы можем сосредотачиваться, мы в своем уме! Если мы будем продолжать думать о том, что Толстяк везет к нам людей, чтобы навредить нам, какая польза будет от этого? Огромная. Если мы успокоимся, циклы возьмут свое — мы не сможем оставаться разумными существами. Так чего мы боимся больше — циклов или людей?
— Но у тебя нет ни одного
Раштак наполнил легкие и напряг вибраторы, готовясь издать новый грохочущий залп. В Палате стало вдруг очень тихо. Он замер, осознавая свершившееся чудо, и с облегчением беззвучно выдохнул. Пашти никогда не были столь тихими. Комната казалась зыбкой, призрачной, нереальной.
— Что случилось? — заговорил он шепотом. Его оппоненты находились в состоянии шока, его чуткие вибраторы еле уловили их слабый ответ. Он даже не мог с уверенностью сказать, пошевелили ли Аратак и Еетак своими крошечными усиками. Каждая новая волна вибраций становилась все более ощутимой, и Раштак тихонько промолвил:
— Мы победили циклы.
Он снова замер, боясь пошевелиться, боясь заглушить их слабые звуки. Он боялся даже вновь наполнить свои пустые легкие. Гормоны его тела, всегда соперничавшие с рассудком, не проявляли никакой активности. Тишина царила в комнате. Самые чувствительные усики на его ноге могли уловить слабое дребезжание рабов Пашти, прятавшихся где-то в других помещениях, трескотню беременных самок, чувствующих зарождение новых жизней в их организмах.
Еетак заговорил нормальным голосом, но слова его прозвучали в тихой комнате подобно грому:
— Мы победили циклы.
Аратак забарабанил — громко, весело, воодушевленно:
— МЫ ПОБЕДИЛИ ЦИКЛЫ!
Маршал Советского Союза Сергей Растиневский невидящими глазами смотрел на карту. Глаза его запали, душевная боль терзала его. Скрипнула дверь, он повернулся на каблуках и увидел входящего в комнату Генерального секретаря.
— Сергей? Приятно встретиться с тобой!
Они обнялись, Евгений взял его за руку.
— Ты плохо выглядишь, друг мой.
Растиневский вяло махнул рукой.
— Мы переживаем черные минуты. Есть новости?
— Много новостей. — Евгений подошел к небольшому бару и наполнил рюмку виски. — Первая, и самая важная — американский президент, Джон Атвуд, проиграл на выборах. Победила республиканская партия, которую представляет вице-президент Берт Кук.
Сергей вздохнул.
— Значит, отсрочка. Берт Кук на время прекратит бомбардировки. Он пообещал сосредоточить все усилия на обороне Соединенных Штатов.
— Да, это так, но до выборов человек многое обещает, а что он будет делать в своем кабинете — никому не известно. Но давление на какое-то время ослабнет.
— Пока им везет, ты знаешь это. — Растиневский подошел к карте. — Черт бы побрал этого Устинова! Он сделал дурацкий ход, когда пересек Амур.
— Дело сделано, Сергей. Он заплатил за свою ошибку.
— Я каждую ночь во сне расстреливаю его. Из-за него мы могли проиграть войну. Ты понимаешь это? Мы напали на китайцев так неожиданно! Мы ведь им обещали! Мы клялись им, что оставим их в покое, что сражаться будем только с Западом, а Устинов затеял этот сумасшедший… — он сжал кулаки, кровь бешено пульсировала у него на висках. — Нам так нужна бомба, Евгений. Если бы у нас была бомба — американцы проиграли бы.
Карпов пожал плечами, вздыхая.
— Никто не ожидал, что они дойдут до самого Красноярска и захватят реактор. Так вот. Мы их отбросили.
— Но ценой каких территорий! — Растиневский обхватил голову ладонями, мрачно уставившись на карту. — Да что говорить, после гитлеровского нашествия впервые войска НАТО сражаются на нашей земле. Они на
— Но и у нас дела идут неплохо. Мы наступаем на Аляске. Мы их оттеснили. И не только это: наша разведка значительно сильнее, чем их. Они понятия не имеют о том, что у них в штабе работает сотрудник КГБ. Каждый раз, когда они завершают строительство военного завода, мы запускаем новые реакторы. Уверен, они рвут на себе волосы.
Растиневский кивнул:
— Да, конечно, но какой ценой. За последние два года мы потеряли шестьдесят девять процентов межконтинентальных бомбардировщиков. А производство почти стоит на месте. В конце семидесятых мы допустили грубую ошибку, когда перешли от выпуска множества простых дешевых самолетов к производству этих инженерных чудес с такой сложной конструкцией. Когда Горбачев сместил акценты в промышленности с тяжелой индустрии на производство товаров народного потребления, мы перерезали глотку военно- промышленному комплексу.
— Американцам сейчас не легче. Мы разбомбили их главные авиационные заводы. Самые лучшие промышленные комплексы лежат в руинах.
Сергей бросил на Евгения тоскливый взгляд.
— А ты видел Москву?
Карпов махнул рукой.
— Она выглядит так, как выглядел Берлин в конце Великой Отечественной. Нам не понадобится много времени, чтобы восстановить ее. А кроме того, Бостон, Нью-Йорк, Вашингтон, Денвер, Атланта, Сан-Франциско, Сиэттл… все они ничуть не в лучшем состоянии, чем Москва, Киев и Краков.
— Итак, проливая реки крови, мы отбросили китайцев назад. Бей-Джинг говорит, что они хотят перемирия. Почему? Потому что мы взорвали их любимый город? Или потому, что танки “Т-86” прорываются сквозь Великую Китайскую стену?
— Может быть, они не ожидали, что за первые же семь месяцев потеряют пятнадцать миллионов, — вскинул бровь Карпов.
— И в эпицентре всего этого сумасшедшего месива хаммеровская дивизия продолжает удерживать Брюссель. — Растиневский покачал головой. — Не представляю, как им это удается. Ведь сейчас стало так трудно со снабжением. Карпов почесал в затылке.
— Мне бы хотелось поговорить с тобой о Китае. Если мы примем их предложение о перемирии, ты
