И снова окружила их солнечная роща.
— Скажи… ту девочка ты спасти могла?.. Она ведь погибла в лесу, да?
— Верно.
— Как же ты… видела… смотрела… и не вмешалась.
— Иван-Иван… Я могла бы сказать, что погубила ее родительская беспечность, торопливость никчемная. Себя сгубили и дитя свое, когда ринулись через лес в ночь, в ненастье. Только вернее будет другое — на роду ей такая гибель написана была. Винишь… А ведь ей вторая жизнь подарена, на счастье.
— Нет, не виню… что ты! — поспешил разуверить Иван. — Только жалко дите… Каково ее было.
— Жалей, — вновь улыбнулась Веда. — Пуще любить станешь.
И Иван улыбнулся тоже. Но сказал раздумчиво, с серьезностью:
— Пуще не бывает.
И вздохнул:
— Жалко… Не сказалась мне Алена…
— Когда ж было? И об чем говорить? Еще прощаться б вздумал. А к чему, когда она теперь при тебе всегда. Знаешь, где ее найдешь. Я попросить хочу тебя. Окрести Даренку. Может, она и крещена уже, да ты не знаешь. Я ж хочу ее крестной матерью быть. По долгу приглядывать за нею, хранить и помогать.
Иван поглядел в замешательстве.
— Опаску против меня имеешь? — грустно дернула уголком губ Веда. — Прав ты, знаю. Только не торопись остерегать ее от меня, я Даренке не наврежу. А злое подступит — укрою. Да ведь, и поздно Иван, хочешь ты или не хочешь допускать ее до меня — поздно уж. В тот миг, как обрела она новую жизнь, так и коснулось ее большее, чем обычному человеку доступно.
— Будь по-твоему. Позову тебя в крестные. Но кто ты, Веда-хозяйка?
— Дух бесплотный, я нигде и всюду. Часть меня в человеках, которые ведают. Часть — в других существах, об них знают люди по сказкам да преданиям. Часть — вовсе в других мирах…
— Велика ты… Но как же бесплотна? Я будто до сих пор руку твою на своей чую. И плоть ее, и тепло живое.
— Предстать перед тобой кем хочешь могу. Алена видала меня в этом образе, потому я такой к тебе пришла. Наперед, Иван, знай, я рядом всегда. Меня ни звать, ни ждать не надо — я вокруг, в травинке каждой, в луговых запахах, в журчании ручья. Во всем, что жизнью наполнено. Без зова не явлюсь, но коль понадоблюсь — вмиг узнаю об этом.
Иван еще слышал ясный голос, но в глазах его — показалось сначала — как дымка встала. Потом понял, что не глаза виноваты, что тает, теряет четкость облик прекрасной женщины, стоящей перед ним.
— Уходишь?
— Встрече нашей конец подошел. Будь счастлив, Иванко. Дари любовь свою, в завтрашний день не заглядывая. Будь счастлив, светлый человек.
…Вскинулся Иван ото сна — за окном тихая весенняя ночь. Что разбудило — непонятно. И тут опять, будто всхлипнул кто. Иван подхватился — Дарьюшка! В момент очутился у большого сундука, где из подушек и одеял была устроена временная постелька.
Девочка спала. Но что-то снилось ей, отчего она всхлипывала во сне.
— Маленькая… — Иван легонько, невесомо провел рукой по шелковым кудряшкам — они буйными, упругими завитками рассыпались по подушке. Золотко желанное, что за беда у тебя?
Девочка открыла глаза, сонно поглядела на него.
— Что тебе снится, девонька моя? Плохой сон? Я прогоню его.
Она не отводила от него глаз, потом прошептала:
— А серчать на меня не будешь?
— За что?
— Не знаю. Только у тебя глаза хмурые… ровно, серчаешь всегда.
Иван почувствовал, как зажгло под веками, как будто ветер песком дунул в лицо.
— А хоть ты и не глядишь, я все равно знаю, что хмур. У меня вот тут болит тогда, — она уставила пальчик в рубашонку на груди.
Вовсе уж ни в силах ничего сказать, Иван протянул к ней руки. Она с готовностью подалась к нему, крепко обхватила за шею, прильнула.
— Славница ты моя! — пробормотал Иван, прикоснулся губами к теплой нежной щечке, вдыхая еще непривычный ему, удивительный аромат.
Девочка подняла голову, посмотрела на него озадаченно и тронула маленькими, горячими ладошками его лицо.
— Тебе тоже больно? — спросила беспокойно.
— Теперь нет, — улыбнулся Иван.
— Тогда не плачь больше, — принялась она отирать его щеки.
Иван молчал, дивясь и той волне радости, которая хлынула вдруг в его сердце, вздымая его на самую вершину счастья, и легкости маленького тельца дотоле не доводилось ему пестовать на руках малых деток, доверчивость маленького человечка оказалась столь сладостна… И одновременно пытался вспомнить Иван, — нечто удивительно, что снилось ему только что.
Вспугнутый сон отлетел, осталось только твердое ощущения, что было в нем про Алену. Значит, дождался он, пришла-таки Алена. А что сон забылся видать, так Аленушка хотела. Но теперь от печали и следа не осталось, в сердце одна только радость, источник которой вот эта кроха у него на руках. И было еще одно, самое главное, самое стойкое ощущение, что Алена здесь, рядом, с ним в каждую минуту. И впереди — встреча с ней, а уж он отыщет, непременно ее отыщет.
— Спи, дитятко мое ненаглядное, разумница моя… Я покажу им, как мою девоньку забижать! Ужо я вам!
Он шептал ей тихие слова, когда бессмысленные, когда смешные, но полные нежности и любви. Тихонько баюкал ее, покачивая на руках невесомую ношу свою.
— Спи, радость моя, красавица моя. Никому-никому тебя не отдам!
С тихим счастьем обретения он глядел, как смежились сонно реснички, словно лепестки цветов. Она еще раз вздохнула прерывисто, ворохнулась у него на руках, устраиваясь поудобнее — упругие золотые кудряшки пощекотали грудь Ивана. Он любовался ею, и на лице его был покой и счастливое умиротворение.
Глава шестьдесят третья
Эпилог
Однажды появился на Лебяжьем странник. Седые волосы лежали на плечах, за спиной — легкая котомка, в руке — черемуховый посох. Шел себе не спеша серединой улицы. Глядел вокруг не как чужой, а так, как смотрит человек в доме своем, где все знает и все принадлежит ему. Собаки деревенские выбегали из дворов навстречу чужому и… ластились к нему, приветливо виляя хвостами, провожали дальше. Весть полетела по селу, обгоняя странника — признали его. Об этом человеке давно и широко молва шла. Будто глазами своими, юношески молодыми, любого видит в истинном свете его, душу видит, помыслы, и толку нету лжу ему говорить. Будто владеет он волшебной целительной силой, исцелить болезного ему — лишь рукой коснуться. Только просить об исцелении труд напрасный. И про хвори ему рассказывать не надо, он так их видит, и сам выбирает, кого избавить от страданий, а кого с ними оставить. Однако в тоске и безнадеге ни один не останется, коль посчастливилось со старцем встренуться — странным образом оставляет он в сердце каждого свет веры и искру надежды, как путеводные звездочки, которые отныне будут сопровождать на всех дорогах жизни, освещать ночи несчастий, а радость делать еще светлее…
Много чего рассказывали про старца удивительного столь, что порой и не верилось, вправду ли ходит
