поисках более устойчивой опоры. Благодаря тому, что я был крив на левый бок, я мог, не напрягаясь, дотянуться левой рукой гораздо дальше, чем правой. Подвинувшись немного вправо, я сунул левую руку под крыло седла как раз под своей ногой, где подпруга пересекает седло и уходит под крыло. Схватившись за подпругу именно в этом месте, я, потянув за ремень, мог сопротивляться наклону влево, а упираясь в прокладку седла наклону вправо.
Впервые я почувствовал себя в седле совершенно уверенно. Я схватил поводья правой рукой, левой взялся за подпругу, пустил Звездочку легким галопом, и оказалось, что никакие толчки мне больше не страшны. Я сидел свободно и спокойно, приподнимаясь и опускаясь вместе с движением пони, испытывая неизвестное мне ранее чувство полной безопасности и уверенности.
Теперь я научился управлять Звездочкой. Движением руки я мог послать ее вправо или влево, при повороте я наклонялся вместе с ней и откидывался назад, когда она вновь выравнивалась и шла прямо. Держась за подпругу, я был как бы привязан к седлу и в то же время мог менять позу, смотря по обстоятельствам.
Некоторое время пони шел галопом, потом я, повинуясь внезапному порыву, криками стал подгонять его. Я почувствовал, что его тело напряглось как струна, и он пошел карьером. Волнообразное качание перешло в ровный бег, частая дробь цокающих копыт зазвучала в моих ушах, как музыка.
Это ощущение было слишком необычным, чтобы повторить его, чтобы растратить его в один день. Я возвратился в школу шагом, напевая песенку. Ждать, пока придет Боб и снимет меня с пони, я не стал; сам соскользнул с седла, упал на землю и пополз к костылям, стоявшим у стены; потом поднялся, отвел Звездочку в загон, расседлал и остаток перемены, пока не прозвенел звонок, простоял у забора, глядя на пони.
Всю вторую половину дня я не мог сосредоточиться на уроках. Я думал об отце, о том, как он обрадуется, когда я докажу ему, что умею ездить верхом. Мне хотелось завтра же приехать домой на Звездочке и показаться отцу, но я знал, какие вопросы он задаст мне, и чувствовал, что до тех пор, пока не смогу садиться на пони и слезать с него без посторонней помощи, у меня не будет права сказать: «Я умею ездить верхом».
«Спешиваться я научусь скоро, — рассуждал я. — Если бы слезать с пони где-нибудь поблизости от костылей, то можно одной рукой держаться за седло, а другой взять костыли и поставить их под мышки. А вот садиться верхом — это другое дело. Нужны сильные ноги, чтобы поставить одну в стремя, а другой оттолкнуться от земли. Мне надо придумать какой-то другой способ».
Иногда, играя дома, я брался одной рукой за верхнюю перекладину калитки, а другой за ручку костыля и потом медленно подтягивался на руках высоко над забором. Я часто пробовал свои силы таким образом и решил повторить этот фокус со Звездочкой вместо калитки. Если она будет стоять смирно, мне это удастся.
На следующий день я сделал первую попытку, но пони все время двигался, и я несколько раз падал. Тогда я попросил Джо подержать его, взялся одной рукой за луку седла, другой за ручку костылей, составленных вместе, сделал глубокий вдох, одним движением подтянулся на руках и сел в седло. Я повесил костыли через правую руку, но они пугали пони, и пришлось отдать их Джо.
Каждый день Джо держал Звездочку, чтобы я мог сесть на нее сам, но через две недели пони так привык к моему броску на его спину, что уже не делал попытки двигаться до тех пор, пока я не усаживался в седле прочно. После этого я больше не просил Джо держать его, но все еще не мог брать с собой костыли.
Показав Бобу, в каком положении мне удобней возить костыли, я попросил его поездить на Звездочке, перебросив их через правую руку. Он проделывал это каждый день после школы, и Звездочка перестала их бояться. Таким образом, я смог ездить на пони с костылями.
Когда он шел легким галопом, они ударялись о его бок, а при карьере их отбрасывало назад, но пони их уже больше не пугался.
Он не был тугоузд, и я с легкостью управлял им, держа поводья в одной руке., Я ездил с укороченными поводьями, чтобы, откинувшись назад, своим весом увеличить их натяжение. Он слушался малейшего движения моих рук, когда мне надо было его повернуть. Вскоре он уже поворачивался на одних задних ногах, как дрессированный июни. Оказалось, что, толкая седло снизу рукой, которой я держался за подпругу, я мог приподниматься во время езды рысью, и времена, когда меня било о седло, миновали навсегда.
Звездочка никогда не шарахалась в сторону. Она всегда бежала прямо, поэтому я чувствовал себя уверенно и не опасался, что она может меня сбросить. Я не понимал, что для того, чтобы удержаться в седле, когда пони вдруг отпрянет вбок, нужны здоровые ноги, так как со мной пока таких случаев не бывало. Я считал, что сбросить меня может только лошадь, встающая на дыбы, и начал ездить более отчаянно, чем другие ребята в школе.
Я проносился галопом по пересеченной местности, недоступной для моих костылей, — я попирал ее ногами, крепкими, как сталь, ногами Звездочки, которые теперь я ощущал, как свои собственные.
Там, где другие ребята старались объехать холм или насыпь, я мчался напрямик, однако когда мы ходили пешком, то, наоборот, я обходил возвышенности, а все мальчишки взбирались на них.
Теперь я мог побывать везде, где бродили они, и всю часовую перемену выискивал места, где не смог бы пройти на костылях, и, проезжая по ним верхом, становился равным своим товарищам.
Но я не знал, что мной руководит именно это побуждение. Я ездил по таким местам потому, что мне так нравилось. Другого объяснения у меня не было.
Иногда я проезжал галопом по проулку. В конце его был крутой поворот на шоссе. На противоположном углу была построена пресвитерианская церковь, и его назвали «Церковный угол».
Однажды я на полном галопе завернул за «Церковный угол». Накрапывал дождь, и мне хотелось добраться до школы сухим. Женщина, которая проходила мимо церкви, неожиданно раскрыла зонтик, и пони на всем скаку резко шарахнулся в сторону.
Я почувствовал, что падаю, и попытался заставить себя вытащить ступню «плохой» ноги из стремени. Я всегда ужасно боялся, чтобы лошадь не протащила меня за собой по земле. Отец раз видел, как лошадь неслась во весь опор, таща за собой седока, запутавшегося одной ногой в стремени, и я на всю жизнь запомнил его рассказ о том, как тело всадника подпрыгивало на кочках, увлекаемое скачущей лошадью.
Ударившись о шоссе и ощутив, что ноги мои свободны, я почувствовал облегчение. Несколько мгновений я лежал неподвижно, опасаясь, что переломал себе все кости, потом сел и стал ощупывать ноги и руки, болевшие от ушибов. На голове вскочила шишка, на локте была большая ссадина.
Звездочка галопом помчалась к школе, и я знал, что Боб и Джо скоро появятся с моими костылями. Я сидел на дороге, стряхивая пыль со штанов, и вдруг заметил женщину с зонтиком. Она бежала ко мне с выражением такой тревоги и страха на лице, что я быстро оглянулся, проверяя, не случилось ли сзади меня что-нибудь ужасное. Но, кроме меня, на дороге никого не было.
— Ох! — воскликнула она. — Ты упал? Я видела. Бедный мальчик, ты ушибся? Ох, в жизни этого не забуду!
Это была миссис Конлон, знакомая моей матери, и я подумал: «Она скажет маме, что я упал. Завтра придется показать отцу, что я умею ездить верхом».
Миссис Конлон торопливо бросила свои свертки на землю и, положив руку на мое плечо, заглянула мне в лицо. Рот ее был полуоткрыт.
— Ты ушибся, Алан! Говори! Что скажет твоя бедная мама? Что ж ты молчишь?
— Со мной ничего не случилось, миссис Конлон, — заверил я ее. — Я жду своих костылей. Джо Кармайкл принесет их, когда увидит пони.
Я твердо верил, что Джо быстро сообразит, что нужно предпринять. Боб тот примчался бы взбудораженный и растрезвонил бы о происшедшем на весь мир! Ну, а Джо, не поднимая шума, прибежит с моими костылями, думая лишь о том, как бы скрыть случившееся от всех.
— Ты не должен ездить верхом, Алан, — продолжала миссис Конлон, отряхивая мои плечи. — Это плохо кончится, вот увидишь. — В ее голосе звучали нежные, добрые нотки, она встала подле меня на колени и нагнула голову так, что ее лицо очутилось рядом с моим. Она ласково улыбалась мне: Ты не такой, как другие мальчики. И никогда не должен забывать об этом. Ты не можешь делать все то, что они. Если
