— А как вы сюда попали?
— В рай, что ли? — вмешалась и Ева. Ей не дали яблочка, и она так и горела вся. Любому готова была глотку перекусить. — Да сюда любой может попасть. Заходи — не хочу. Там дырка в заборе, слон может пролезть.
— Не врёшь ли, дочь моя? — ласково успокаивал её Бог. Он знал, что не остановишь её, лиха не оберёшься.
— Дырища метр в обхвате.
— Вижу, не врёшь. А как она там появилась, не ведаешь?
— Нам один из ваших помог, — поддержал разговор Адам.
— Дурак ты, — сказала ему Ева. — Теперь нам сюда не попасть никогда. Дурак круглый. Зачем Вы мне дали такого пустомелю? — обратилась она уже напрямую к творцу. — Ты понимаешь, что теперь нам конец. Зачем ты Богу сказал, что нам помогли? Ты что, идиот?
— Так разговор пошёл по душам, я и признался.
— И кто же из ангелов помог вам?
— Который с длинным хвостом, — сказал Адам.
— Он вам открыл вход?
— Нет, он показал, где можно раздолбить стену.
— И ты справился?
— Она поддалась сразу, так и рухнула. Я только стукнул, и вход открылся. Вместо бетона там слабенький растворчик, только надо знать место.
— Хорошо, Адам, накажу вас умеренно, немножко. Может, вы и не заметите, как. А если заметите, то не сразу.
— Я тебе говорил, что он хороший! — сказал Адам жене. — Видишь, мы почти прощены.
— Прощены, прощены, не спеши, прощелыга, — Адаму достались остатки ярости. — Дома посмотрим, чем нас одарили. Придурок.
Бедный Адам.
— Как же вас наказать? — рассуждал Господь. — Наслать какую-нибудь заразу, какую-никакую, лучше никакую, или отобрать что-нибудь? Какая кара будет для вас подходящей?
— Не надо кары, Господи! — испугался Адам.
— Прости нас! — расчувствовалась и Ева.
— Женщина, — изрёк Господь. — Как и было задумано.
— Так простишь? — взмолил Адам.
— Пожалей нас, Всемогущий! — прорвало и Еву. Казалось, она кается, так голосила.
— Да пожалеть-то можно, — согласился Бог.
— Так в чём же дело? — напирала Ева.
— Пожалеть можно, простить нельзя.
— Но почему же? — Ева, казалось, собирается рвать волосы, на самом же деле она распушила их, чтоб показать, какие они красивые.
— Почему, Господи? — подпевал и Адам.
— Не принято, дети мои, — господин их, заметили они, не удержал слезу, она упала и скрылась в райской траве.
— Тогда накажите немножко, — предложил Адам.
— Маленечко, — подсказывала и Ева.
— Да и я об этом думаю, — согласился Господь, — так наказать, чтоб вы и не заметили, и не почувствовали, чтоб и не больно, и не повадно.
— Лучше повадно, — строила глазки Ева.
— Но не больно, — помогал мысли Всевышнего Адам.
— Придумал! — возликовал Господь. — Что значит я, Творец. Повелитель всего живого и неживого, прародитель всех мыслей, всего мыслимого и немыслимого, ура, ура, придумал кару вам по делу вашему, по заслугам вашим и проступку вашему.
— Ура, ура, — радовались Адам и Ева.
— Чтоб ноги вашей больше не было в этом месте, в раю моём, из которого я изгнал вас давным- давно, наказываю вас, грешные мои, не грешные, но согрешившие, наказываю легко и безболезненно, и не почувствуете сразу, и не заметите ненароком, ура, ура!
— Да наказывайте уже быстрей, — не терпелось Еве.
— Ах, женщина, — радовался господь. — Как младенец.
— Накажи, Господи, — вторил Адам жене своей.
— Ах, Адам, Адам, подкаблучник ты неисправимый.
— Что же это за кара, Господи?
— Заберу восьмое чувство, — раскрыл карты Всевышний.
— Какое оно, Господи? — спросил Адам.
— Мы не знаем, — сказала Ева.
— Нам ведомо пять, — держал ответ мужчина.
— Мне — шесть, — сказала женщина.
— Какое шестое, скажи Ева? — спросил Адам.
— Когда чуешь опасность нутром и избегаешь её, в последний миг, не зная, как это получилось.
— Молодец, Ева! — похвалил Бог. — Недаром ты главная в семье.
— А седьмое что? — спросил Адам у Повелителя.
— Да почти то же самое. Догадка. Интуиция. Просветление мысли. Прорыв в незнаемое. Уразумели?
— У меня было такое один раз, — сказал Адам. — Когда садил картошку. Вдруг мне мелькнуло разрезать её пополам.
— И у меня было два раза, — соврала Ева.
— А восьмое, Господи? — с надеждой спросил Адам.
— Не скажу, — изрёк Бог.
— Может, мне скажете? — Ева так и стелилась.
— Нет, Ева, зря стараешься. Не положено, не принято, не скажу. Пора вам, дети мои, и на грешную землю. Да и у меня дела есть. Плодитесь дальше, — напутствовал их Господь.
— А можно выйти через главные ворота? — попросила Ева.
— Идите, ибо люблю вас.
«Как же они теперь будут жить, без восьмого-то? — подумал Бог. — Может, не надо было так сурово? Ладно, пускай. Да и чего убиваться? Заслужат, верну. А сейчас пока поживут так».
С высоты он посмотрел на землю. Ничего там не изменилось. Внуки и правнуки Адама шевелились внизу, проливали пот. Никто не жалел о восьмом чувстве. Таких не было.
13. Человек в трамвайном стекле
Трамвай бежал, стуча всеми колёсами, и каждое старалось перестукать другие. Внутри было шумно, и люди говорили громко, кричали, выражались ярко, колоритно, сочно, насыщенно, на речь норм не имелось, но правила были: курить и гадить запрещалось, не то, что в лифте. Человек, едущий в трамвае, спешащий домой, к семье, к теплу, а, может статься, и к свету — символ. Всего самого незыблемого, самого надёжного, самого несокрушимого. Чего-нибудь может и не быть в жизни, на самом деле, явления может не быть, но символ должен светить человеку днём и ночью. Это — фонарь, освещающий дорогу в тёмном, сыром подвале. Без символа человек не может. Есть он, и уже как-то легче, уже стоит стаптывать сапоги и босоножки, портить воздух и засорять землю. И загаживать воду. И делать всё то, что другим, может, и не нравится. Есть символ — есть и человек.
Трамвай увозил людей, нет, не людей, скорее трудящихся, с завода. Что они там делали, чем
