— Чревоугодие есть смертный грех, — наставительно сказал Айдан. Он прислонился к теплому плечу мерина, расчесывая пальцами спутавшиеся пряди светлой гривы. — Да, друг мой, я глупец, и отлично это знаю. Она видит это проклятое лицо, слышит все эти проклятые сплетни обо мне, и конечно же, полагает, что любит меня. Я втрое старше нее, мои года, мое положение и мое могущество могли бы дать мне мудрости в девять раз больше… мне следовало бы знать это лучше! Бог мой, я несу тяжесть множества клятв, я должен свершить месть, я должен возвратиться, чтобы служить королю, иначе я стану клятвопреступником, и при этом я изнываю по ее прекрасному юному телу. Как ты думаешь, не признак ли это старости? Не впадаю ли я в старческое слабоумие?
Вряд ли мерин мог дать ответ на это. Он потерся о руку Айдана зудящей щекой и вздохнул. Айдан прижался лицом к теплой атласной шее животного и тоже вздохнул. В эту ночь караван остановился на ночлег на каменистом плато, поскольку караван-сарай был полон народу, а о разбойниках в округе слыхом не слыхивали. Ни один грабитель не бродил близ дороги, словно все они удалились в пустыню и там пожрали сами себя. И он сейчас занимается примерно тем же самым.
Айдан почувствовал, что на него смотрят. Он знал, чьи глаза уставились ему в спину. Ясные зеленые кошачьи глаза, воплощение образа, рожденного в его душе. Он выдержал этот взгляд так долго, как только мог, а потом ему оставалось только обернуться или бежать прочь, не разбирая дороги. В какой-то момент ему казалось, что бегство — лучший выход.
Он обернулся.
Она была прекрасна в сумеречном свете, более реальная, чем сама реальность, более настоящая, чем конь рядом с ним. Она была ростом до подбородка Айдана.
Она заметила, что он был одет иначе. Он почувствовал, что это удивило и обрадовало ее. Почему бы и нет? Она была его мечтою.
Ее губы дрогнули, словно собираясь расцвести улыбкой. Должно быть, ей нечасто приходилось улыбаться; она медлила, вспоминая, как это делается. Улыбались ее глаза, они просто искрились улыбкой.
Эти чувства ударили Айдана с такой силой, что он пошатнулся.
— Ты есть, — промолвил он. — Ты есть.
Он стремительно шагнул к ней. Руки его ощутили ее плоть, ее гибкость, ее нечеловеческую силу.
Она попробовала высвободиться и тут же прекратила сопротивляться. Застыла, напряглась, глаза ее были огромными и безумными. Айдан коснулся рукой ее щеки и ощутил подавленную дрожь. На него потоком хлынул запах ее тела. Сладкий, невыразимо сладкий: запах женщины его народа, не имеющий подобия в подлунном мире.
Ее руки сомкнулись вокруг его шеи. О, она была сильна; удивительная, великолепная сила. Голова Айдана склонялась все ниже и ниже. Глаза женщины заслонили весь мир. Еще миг, и он будет втянут ими.
Но они закрылись, не впустив его. Она отпустила его, даже оттолкнула.
— Боже, — произнесла она. Голос ее был сладок, но в нем звучало отчаяние. — Боже, Боже, Боже…
Арабский язык.
Айдан настроил мысли и речь на этот язык, как никогда остро сознавая свой дар.
— Скажи мне, госпожа. Кто ты?
Шаг за шагом она отступала прочь. Он схватил ее за руки. Она напряглась, но не стала сопротивляться.
— Госпожа… — Теперь слова приходили на язык быстрее. — Госпожа, постой. Скажи мне свое имя. Как ты пришла сюда? Куда уходишь? Как ты нашла меня?
Ее губы сжались. Она покачала головой, рванулась.
— Прошу тебя, госпожа моя. Твое имя. Только это.
Она вырвалась из его хватки, повернулась. Потом бросила через плечо одно-единственное слово:
— Марджана.
Воздух был пуст. Сердце Айдана кричало, не в силах вынести эту пустоту.
Она была живым созданием. Она не была мечтой, не была даже полночным призраком. И все же, эта ее возможность, быть здесь, а потом исчезать…
Айдан повторил ее имя среди ночного безмолвия:
— Марджана.
Сарацинское имя, сарацинские черты лица, проступающие сквозь облик его расы. Его тянуло к ней, но в глубине души он боялся ее. В ней было что-то неистовое, великая древняя сила. Он был наполовину смертным человеком. В ней не было ничего от человеческого рода.
Быть может, его мать была безумной, но даже она не была столь безумной, как эта женщина. Это ли истинная древняя кровь? Наполовину безумица, наполовину демон: дух воздуха и огня.
Как ни напрягал Айдан свои силы, он не мог найти даже следа ее. Она исчезла, словно ее никогда не было. Это могущество, и более великое, чем его собственное.
Он дрожал на своей лежанке подле шатра Джоанны, и не только от холода пустынной ночи. Раньше он думал, что достиг в чародействе предела возможного. Но перед этой женщиной он был не более чем ребенком, слабым недоучкой, играющим в могущество.
И она тоже играла с ним, изображая робость, притворяясь призраком. И теперь она, конечно же, смеялась над ним. Народ афаритов был холоден и вероломен. Их честь была честью демонов.
Но как же она была прекрасна!
Айдан вздрогнул. Кто-то стоял возле него. Какое-то мгновение он надеялся, боялся…
Нет. Запах был человеческим запахом, резким и острым. И в нем всегда присутствовал намек на увядание, привкус смертности, хотя этот привкус редко был достаточно сильным, чтобы безошибочно выделить его. Но сегодня от него першило в горле.
Джоанна присела возле него на корточки, ее лицо было смутным пятном, лишенным всякой красоты, волосы выбились из-под капюшона. Она была абсолютно человеком, абсолютно смертной.
— Я не могу уснуть, — сказала она. Грубый, немузыкальный, чертовски человеческий голос. — Я разбудила вас?
— Нет.
— Хорошо. — Она опустилась на пятки. Суставы ее хрустнули; она засмеялась — смех был похож на кашель — и пристроилась на краешке его матраца. — Наверное, я кажусь вам ужасно неуклюжей?
— Нет, — ответил он. Это была правда. Она не была неуклюжей, она внушала нежность. Словно жеребенок или щенок волкодава.
— Я не изящная дама. Я жирная франкская корова.
Айдан приподнялся на локте.
— Кто так говорит?
— Я говорю. — Она отбросила волосы с лица. — Это действительно так. Тибо унаследовал всю красоту. Я же родилась похожей на норманнских пиратов. Я должна была родиться мужчиной.
— Я все же рад, что вы не мужчина.
— Сегодня ночью вам не нужно быть вежливым. Я могу выдержать правду.
— Это правда. — Он помолчал. — Меня не тянет к мужчинам. И даже к красивым мальчикам.
— Я надеюсь, что нет.
Джоанна не могла видеть в темноте выражение его лица, но для него темнота была преградой не большей, нежели легкие сумерки. И то, что он видел, заставило его притянуть ее к себе. Он сделал это словно бы помимо своей воли.
И так же, помимо своей воли, она подчинилась ему, словно ища прибежища. Она была теплой и большой, почти столь же высокой, как он, и никак не меньше него в обхвате. В Райане сказали бы, что у этой женщины чудесная фигура.
Они лежали обнявшись, словно дети, наслаждаясь просто ощущением присутствия, теплом тела
