были преградой для его глаз. Он пытался заставить себя почувствовать желание к телам, открывавшимися под одеждой; и одна-две женщины были очень красивы. С тем же успехом он мог попробовать испытать желание к кобылам. Они не принадлежали к его роду. И ни одна из них не была Джоанной.
Джоанна заворочалась в его объятиях и пробормотала что-то. Ее сон царапнул душу Айдана. В этом сне был Аймери, теплое младенческое тельце у ее груди. И Ранульф. Ранульф, собрав отвагу, словно перед лицом армии неверных, говорил: 'Я люблю тебя. Бог мне свидетель, я люблю тебя.'
С величайшей осторожностью Айдан высвободился из ее объятий. Она повела рукой, ища его, но не проснулась. Он быстро, но бесшумно оделся. Потом помедлил, склонившись над ней, словно желая поцеловать ее, но потом отшатнулся и покачал головой. Это было бы слишком по-человечески.
Его двойник, лежащий на матраце у ее дверей, уже потускнел, хотя еще не начало светать. Двойник развеялся, когда Айдан сел на матрац. Айдан обхватил колени руками и нахмурился, вглядываясь во тьму. Ему надо было успокоиться, но что-то удерживало его от этого, какое-то ощущение, краешком задевшее его защитный круг.
При виде Марджаны он всего лишь чуть шире открыл глаза. До этого он не сознавал, что прочно опирается спиной на двери шатра. Чувство, шевельнувшееся в его душе, не было чувством вины. Нет, только не вина. Хотя он знал, глядя на Марджану, что если он даст себе волю, тело его будет охвачено горячим желанием к ней.
— Доброе утро, — сказал он. — Уже достаточно светло для твоей молитвы?
Марджана покачала головой. Она, как обычно, была в белом: Айдан видел, что она была одета по- мужски. Теперь на ней был даже тюрбан. Волосы под тюрбаном были заплетены в три длинных косы. Вряд ли это можно было назвать маскировкой. Она выглядела не менее женственной, и не менее смертоносной. Айдан не мог не заметить, что на ее поясе висел кинжал в дамасских ножнах.
— Не желаешь ли присесть? — учтиво спросил он. — Прошу прощения, но не могу предложить тебе ни яств, ни напитков.
В ее глазах плясало пламя, но она приняла приглашение и села, так далеко от него, как только позволяла ширина ложа.
— Мое имя Айдан, — представился он.
— Айдан. — Имя странно перекатилось по ее языку. — Ты так легко отдаешь свое имя в мою власть?
— Ты отдала мне свое.
Она приподняла плечо в легком полупожатии:
— Мне так захотелось.
— Я прибыл из Райаны, страны, лежащей далеко на западе, между Францией и морем. А ты?
Глаза ее были полуприкрыты длинными ресницами, но Айдан чувствовал, что она смотрит на него.
— Пустыня, — произнесла она, — пустынные места. Когда-то там был Персеполис. Сикандар сжег его.
— Сикандар? Александр?
— Сикандар.
Айдан смутно осознавал, что сидит, приоткрыв рот, и с усилием закрыл его.
— Ты помнишь Александра?
— Я думаю… — Марджана нахмурилась, сплетя пальцы; в этом она так была похожа на Джоанну! — Я думаю… нет. Я не так стара. Нет. Помнит земля. Помнят руины, торчащие из земли, словно древние кости.
— Персеполис, — промолвил Айдан. — Персия.
Проступал ли в ее лице из-под облика женщины племени чародеев лик персиянки? Да, острые черты лица, узкий подбородок, нечеловечески большие глаза под разлетающимися бровями; но все же более плавные очертания, более мягкий овал лица, и оттенок кожи ближе к слоновой кости, чем к алебастру. Хотя, возможно, эту разницу человеческий глаз уловит с трудом.
Марджана подняла взгляд и стала рассматривать его так же откровенно, как он рассматривал ее. В ее глазах блеснуло удивление, и Айдан поневоле отметил это.
— Ты почти можешь сойти за араба, — сказала она.
— Так я и говорю. — Он погладил орлиную горбинку на своем носу и опустил руку. Марджана слегка улыбнулась. Сама она тоже отнюдь не была курносой милашкой; в изящных очертаниях ее носа нашла отражение вся утонченность Персии.
— Почему ты одета, как турок? — спросил Айдан.
— Я не… — Она посмотрела на него горящим взглядом. — А как я должна одеваться?
— Так, как тебе нравится.
Эти слова польстили ей.
— Мне нравится, когда ты одет в джеллабу. Она хорошо сидит на тебе. Несмотря на то, что ты франк.
— Райанин.
— Франк. — Это было окончательное утверждение. — Аль-Халид, — добавила она, — чужеземец, что ты делаешь в нашей стране? Ты шпион?
— А что ты сделаешь, если это так?
— Убью тебя. — Сказано это было без малейшей заминки. Айдан слегка вздрогнул. Древняя, холодная и дикая: о, да, она была опасна.
Айдан покрепче прижался к двери, сложил руки на груди и улыбнулся своей белозубой улыбкой.
— Я не шпион. Я охранник каравана. Могу ли я спросить, что ты делала в Иерусалиме?
— Любовалась твоим прекрасным белым телом.
Более бесстыдных слов он не слышал никогда, и она, казалось, знала об этом. Легкий румянец коснулся ее щек. Невзирая ни на что, это было очаровательно.
Айдан покраснел гораздо сильнее, чем она. Он собрал все свои силы, чтобы не наброситься на нее, а холодно сказать:
— Уверен, что оно тебе понравилось.
Ее зубы, столь же белые и острые, как его, сверкнули в сумраке.
— Оно выполняет свое назначение. Как вышло, что ты отрастил бороду? Франки, столь же… красивые, как ты… чаще всего не делают этого.
Рука Айдана дернулась к бороде.
— Она тебе не нравится?
Марджана рассмеялась.
— О Аллах! Эти франки! Мы, жители цивилизованных стран, считаем, что мужская красота становится только совершеннее, когда ей позволяют проявиться в полном ее выражении.
Айдан этого не знал. Он почесал подбородок. Почему-то в этот момент борода совсем не казалась ему неопрятной.
— Для наемника ты довольно тщеславен, — с удивлением произнесла сарацинка.
Айдан выпрямился.
— Мадам, в моей стране я сын короля.
— Я в этом не сомневаюсь. — Она говорила так, словно ей было все равно. — Но здесь ты — чужестранец, который неловко пытается скопировать манеры мусульманина. Хочешь совет, аль-Халид? Говори правду всюду, где можешь. Если не можешь, поступай так, как поступают мусульмане. И никогда, — подчеркнула она, — никогда не позволяй им увидеть то, что находится между твоим пупком и твоими коленями.
Айдан непонимающе уставился на нее.
Марджана зашипела от нетерпения, словно рассерженная кошка.
— Благопристойность, — фыркнула она, а когда он не отреагировал, добавила: — Ты не обрезан!
Это он понял. Щеки его запылали. Она увидела слишком многое. Хотя она могла и просто догадываться. Должна была. Она ведь слышала рассказы. Сарацины именовали франков
