— Вы, женщины, всегда об этом думаете.
— Ты ее не видел, — возразила Сайида. — Почему бы ей не влюбиться в него? Ты же влюбился.
— Я не ем человеческую печень на завтрак.
— Она всегда была добра ко мне.
— Н-ну, — протянул Исхак. — Ты это ты.
Сайида поблагодарила его за комплимент, и Исхак сразу нахмурился.
— Хасан любит ее больше всех на свете. Даже больше, чем меня. Кто сказал, что она не может быть столь же нежной с возлюбленным?
— Меня пугает не это. А что, если возлюбленный надоест ей?
Сайида невольно вздрогнула.
— Если он таков, как ты говоришь, он в состоянии о себе позаботиться. Быть может, она никогда не подойдет к нему близко. Она застенчива.
— Ну да, — пробормотал Исхак. — Застенчива, как тигрица.
— Если ты проболтаешься, ты нарушишь свое слово.
— Будь оно проклято, это слово.
Но после этого Исхак присмирел. Несколько минут спустя он поцеловал Сайиду, одарил Хасана прощальной веселой улыбкой и ушел.
Айдан был на вершине блаженства. Он увидел кузницу. Он рассматривал клинки столь превосходные, что они не могли даже пригрезиться кузнецам Запада. Даже игрушечное оружие было столь же смертоносно, сколь прекрасно: маленькие кинжальчики, украшенные камнями, несущие на себе отпечаток мастерства Маймуна и заставляющие покупателя расстаться с золотом. Они были красивы, но это были настоящие клинки, острые настолько, что могли до крови ранить самый воздух.
Но гордостью мастера и вершиной его мастерства были мечи. Фарук разрешил Айдану дотронуться только до трех, и все три уже были предназначены будущим владельцам: один для калифа багдадского, другой для повелителя Мосула, а третий для дамасского эмира. Рукоять и прочие детали каждого были выкованы в соответствиями с особенностями человека, который должен был владеть этим мечом; на каждом, с неимоверной искусностью, был выгравирован стих из Корана.
— Чтобы освятить его, — пояснил оружейник, — и помочь росту его души.
— А если меч предназначен для неверного? — спросил Айдан.
Глаза Фарука блеснули, как если бы он ожидал этого вопроса.
— Тогда неверный должен будет смириться с мусульманской душой меча. Мне не дано власти заключить в клинок иную.
— Может ли мусульманская душа проливать мусульманскую кровь?
— Это случалось довольно часто.
— Ага, — сказал Айдан, проверяя баланс меча эмира. — Должно быть, это высокий человек, по понятиям ваших земель, но худощавый, не так ли? Вроде меня. И не слишком богатый, хотя и пожелал ножны с золотой инкрустацией.
— Да. — Фарук оглядел Айдана с головы до ног. — Тебе понадобилось бы более длинное лезвие. Более тяжелое, чтобы соответствовать вашим доспехам и вашей манере боя, но с таким балансом, чтобы можно было орудовать мечом, словно перышком. Я думаю, с серебряной рукоятью и с рубином в навершии, если ты захочешь осквернить добрый мусульманский клинок и вырезать крест. А на лезвии узоры, словно языки пламени; пламенная душа.
Айдан почувствовал укол в области шеи. Это была сила, в этом негромком размеренном голосе, назвавшим его истинную суть.
— Что ты потребуешь за такой меч, мастер оружейник?
— Разве я сказал, что сделаю его?
— Я говорю, что ты можешь это сделать.
— Захочешь ли ты принять меч с мусульманской душой?
— Если меч примирится с христианской рукой на рукояти.
— Принадлежит ли эта рука воину-мечнику?
— Ты желаешь испытать ее?
Фарук кивнул. Айдан чувствовал, что эта игра доставляет кузнецу удовольствие. Он тоже наслаждался ею, словно вином.
Во дворе стоял столб для упражнений, три очищенных от веток ствола высотой в рост мужчины — невысокого мужчины, как оценивал это Айдан. Меч, который дал ему Фарук, был мечом для упражнений — затупленным, тяжелым, как дубина, но в ладони он казался до странного живым. Острый запах железа щекотал ноздри Айдана. Сказки лгали, будто его племя не выносит прикосновения холодного железа, но он ощущал это железо, как ни один другой металл, даже сталь: его пламя, темное и сильное, полыхало глубоко внутри, но от этого становилось только горячее.
Айдан поднял меч, проверяя его баланс. Меч был угрюмой тварью. Айдан постепенно осваивался с ним, повторяя движения, усвоенные им во время обучения военному искусству в Райане, и эти движения в его исполнении напоминали танец. Быстрее, теперь ритм действительно принадлежал танцу, не хватало только пения волынок, чтобы завершить картину. Клинок обрел свое равновесие. Ему никогда не испытать счастья, но он знает, что такое послушание. Он с силой врезается в сухое неподвижное дерево, не причиняя вреда, который мог бы нанести плоти и костям.
— Более длинное лезвие, — сказал Фарук спокойно и сухо, — да, верно. Но не настолько тяжелое, как я думал. Будет ли тебе прок от меча, которым можно и рубить, и колоть?
— Сможет ли он выстоять против франкского широкого меча?
— И устоит, и пронзит человека насквозь.
Айдан поклонился, все еще держа железный меч.
— Я доверяю суждению мастера. — Он помолчал секунду или две.
— Ты сделаешь меч для меня?
— Я сделаю для тебя меч, — ответил Фарук.
15
Послание было коротким и точным. Принц из Райаны, если это доставит его высочеству удовольствие, мог присоединиться к повелителю Сирии в охотничьих забавах.
— Мне нравится, как это написано, — хмыкнул Айдан. — Из Райаны. Неужели по-арабски нельзя сказать 'Принц Каэр-Гвентский'?
— Затруднительно. — Джоанна запустила пальцы в его волосы. Она все никак не могла насладиться их густотой, красотой и вороным отливом. — По крайней мере, его посланники знают кое-что о твоем истинном титуле. Они пытаются быть учтивыми.
Положив голову ей на колени, он посмотрел вверх, ответив на ее улыбку пристальным взглядом.
— Ты приложила к этому руку.
— У тебя есть возражения?
Айдан нахмурил брови.
— Нет. — Но произнес он это так, словно сам не вполне в это верил. — Мустафа вне себя. Неожиданное приглашение от султана, и при этом не надо давать взятку или подкупать камергера. Куда катится мир?
— К женскому правлению. — Джоанна провела пальцем по его щеке от брови до подбородка. — Я всего лишь свела дружбу с госпожой Исмат.
— И рассказала ей обо мне.
— Мне можно было и не рассказывать. О тебе знают все женщины. Если бы ты был женщиной, а мы — мужчинами, ты был бы первой красавицей, покорительницей сердец.
Румянец на лице Айдана в свете лампы был ярок, словно знамя. Пальцы Джоанны продолжили свой рассеянный путь. Айдан поймал их.
