улице торговцев одеждой. Можно лишь долго и с наслаждением грезить о таком великолепии: шелк, сандал, парча, дамаст, хлопок, тонкий, как паутина, прозрачные ткани из Мосула; об этих переливах цвета: золотой, зеленый, бирюзовый, аквамариновый, алый, киноварный, розовый, шафрановый, синий, фиолетовый и королевский пурпур. Здесь был шелк в точности такого же цвета, как глаза Марджаны и дамьетская парча, белая, как снега горы Гермон, расшитая золотом, и шерсть, мягкая и нежная, как дрема. Марджана долго и оживленно торговалась за отрез шелка с купцом, утверждавшим, что этот шелк привезен из Кх'итая — ткань цвета пламени была заткана драконами. Когда наконец они сошлись в цене, Марджана расплатилась золотом. Сайида смеялась, видя, как торговец явно разрывается между двумя стремлениями: взвыть, что эта сделка разорила его или вознести хвалу за полновесные монеты.
Сайида сложила шелк в свою корзинку и прикрыла его тряпкой. Хасан, за которым в
— Он ни с кем не ведет себя так тихо, — сказала Сайида.
— Волшебство, — отозвалась Марджана, забирая у Сайиды корзинку, несмотря на ее возражения и слова насчет 'груженой ослицы'.
Одним из величайших достоинств созерцания Дамаска сквозь вуаль был тот факт, что можно было разглядывать мужчин, в то время как они не могли видеть твое лицо. Раб, склонивший бритую голову, с довольно приятным на вид лицом; носильщик, согнувшийся под тяжестью тюка; состоятельный муж, шествующий куда-то по своим делам. Зачастую один мужчина приветствовал другого, быть может, своего брата, дородного от хорошей еды и довольного собой и своим миром.
— Да пребудет с тобой мир, — говорил один.
— И с тобою также, — отвечал другой.
— И да отметит твои дни процветание, — продолжал первый.
— И твои, благословение и процветание.
А потом, завершив ритуал, они шли своей дорогой.
Они были забавны, но молодые мужчины были просто очаровательны. Сыновья ремесленников с трудовым потом на высоких гладких лбах. Солдаты, вышагивающие с таким видом, словно весь город принадлежит им. Наследники купцов, облаченные в лучшее, что было в лавках их отцов. Высокородные мужи, верхом или пешие, с мечами на боку и в сияющих кольчугах, в тюрбанах, намотанных поверх островерхих шлемов, гордые и высокомерные, словно орлы. Смуглые стройные сирийцы, арабы с ястребиными профилями, пухлые круглолицые персы, турки с миндалевидными глазами и с волосами, заплетенными в косы; даже евреи с курчавыми бородами, красивые черкесы и золотоволосый гигант, приехавший, как сказала Марджана, из далекой земли, именуемой Рус. И ни одного франка. Сайида однажды видела франка. Он был таким же большим, как рус, но гладко выбритым, и его волосы были цвета нового медного кувшина. Мальчишки и нищие бежали за ним, вслух дивясь его странному виду.
Женщины остановились у фонтана на перекрестке двух улиц, дабы утолить жажду. Сайида присела на бортик фонтана, чтобы дать отдых натруженным ногам. Она с грустью подумала, что почти разучилась ходить, хотя дышать было по-прежнему легко. Она украдкой посмотрела на Марджану, которая тащила весь их груз, не проявляя ни малейшего признака усталости.
Ифрита стояла, застыв в неподвижности. Сайида проследила направление ее взгляда. Сначала она не заметила ничего достойного столь пристального внимания. Чинной походкой шествовал кади в своей мантии, направляясь, несомненно, по важным делам, скорее всего — спешил к обеду. Следом за ним шли, держась за руки, два юноши, свежие и сияющие, словно только что после бани. Один из них был необычайно высок. Вторым был Исхак.
Сайида едва не бросилась бежать, повинуясь первому порыву. Но потрясение, равно как и рассудок, удержали ее от этого. Она была безликой тенью в черном, парой глаз, сокрытых в тени, невидимкой.
Но вместе с ужасом она испытывала и озорное удовольствие от того, что сидит здесь, на виду у всех, и никто ее не видит. Они тоже остановились напиться, держась по другую сторону фонтана, что было единственным признанием присутствия здесь женщин. Исхак был в отличном расположении духа. Его друг…
Это было словно удар. Его рост; его походка, легкая и гордая; его лунно-бледная кожа. Глаза у него были серыми. Сайида не знала, что глаза могут быть такого цвета, словно добрая сталь.
Марджана была словно каменное изваяние.
Чужестранец нагнулся попить, зачерпнув воду длинной узкой ладонью. Исхак плеснул в него пригоршней воды; тот рассмеялся и сторицей воздал озорнику. Все еще смеясь, обмениваясь шутливыми ударами, словно молодые львы, они пошли дальше своим путем.
— Мне кажется, — после долгого молчания промолвила Сайида, — что у нас сегодня будет гость.
Марджана, казалось, не слышала ее. Сайида никогда не видела ее такой. Внезапно она пошевельнулась, обмякла, вздрогнула.
— Да? Ты что-то сказала?
Сайида подавила вздох.
— Ничего. — Глаза ее прищурились. — Марджана, ты влюбилась?
Ифрита развернулась к ней так стремительно, что Сайида отшатнулась.
—
Сайида подождала, пока утихнет эхо. Потом осторожно сказала:
— Мне кажется, нам пора домой.
Марджана не стала даже спорить.
Это очень красивый мужчина, признала Сайида.
Все в доме были уверены, что Марджана пришла незадолго до полудня в своем одеянии богатой горожанки и составила Сайиде компанию в саду. Они вместе молились там, и больше Марджана не произнесла ни слова до того, как явились остальные женщины. Они обменялись приветствиями и затеяли нехитрый разговор. Известие о приходе гостей было долгожданным освобождением от этой тягомотины.
Когда в гости приходил один Исхак, он приветствовал отца и Маймуна, а потом шел прямо во внутренние комнаты, чтобы оказать уважение Матушке, подразнить Фахиму и вежливо побеседовать с Лейлой, и только потом, если у него оставалось время, поболтать с Сайидой. Но когда приходили другие гости, женщины ждали в своих покоях, кроме Сайиды, которая, закрыв лицо вуалью, подносила мужчинам обед. Но так было до тех пор, пока Маймун не прекратил это. Теперь этим занимались Шахин и Рафик.
Матушка и тетушки терпеливо томились в ожидании. Сайида была не столь благовоспитанна. Позади комнаты, где обедали мужчины, был ход для слуг, и дверь его была перекошена и закрывалась неплотно. Рафик находился в комнате, прислуживая за столом или делая вид, что прислуживает; по большей части он подпирал стену. Шахин, принеся чашки и блюда с кухни, должна была вернуться только затем, чтобы забрать их, когда они опустеют. Никто не пройдет здесь до конца обеда. С легкостью, полученной долгим опытом, Сайида приникла глазом к дверной щели. Она скорее почувствовала, чем увидела, что Марджана присела рядом с нею и тоже прильнула к щели.
Оружейник Фарук обнаружил немалое сходство со своим сыном — только старше, полнее и суровее. Солидность, в которую Исхак всего лишь играл, для Фарука, казалось, была частью его натуры. Если в его душе и крылась хотя капля легкомыслия, он не собирался проявлять ее перед незнакомцем.
Его подмастерье Маймун, видимо, пытался следовать примеру своего мастера: солидный молодой человек, всегда несколько хмурый, полный чувства собственного достоинства. Но, скорее всего, это тоже была маска, надетая ради визита незнакомца. Она с пугающей быстротой соскочила, когда Исхак, уже введя Айдана в дом со всеми приличествующими формальностями и удостоверившись, что ему предложены лучшие яства, потом и только потом как бы случайно обронил:
— Халид — франк. он прибыл из Иерусалима в поисках доброй индийской стали.
Маймун выглядел так, словно открыл флакон с розовой водой, вдохнул запах полной грудью… а там оказался нашатырь. Фарук чуть заметно нахмурился:
— Я полагаю, что дома ты зовешься не Халидом.
Айдан поклонился:
— Айдан, владетель Каэр Гвент.
— Значит, Халид, — заключил Фарук, — если не возражаешь. Ты превосходно говоришь по- арабски.
