Аламут

юноши, и даже один араб, со взглядом волка, попавшего в клетку.

Айдан хорошо понимал настроение этого араба. Он вслед за Исхаком прошел через все стадии банного церемониала, совершенно непривычного, но чудесно влияющего на кожу. Он очень быстро понял, как такая роскошь становится необходимой.

— А у тебя дома такого нет? — ужаснулся Исхак. — Что же вам остается?

— Достаточно немногое, — признал Айдан. — Летом — река или море. Зимой — вода в бадье, если очень этого захотеть; хотя при дворе говорили, что один человек умер после этого от холода. В моем городе остались римские бани, но мы давным-давно утратили полный ритуал омовения. Мы плаваем в бассейнах. А иногда разжигаем печи и устраиваем праздник.

Исхак недоверчиво покачал головой:

— Жить без хаммама … не могу в это поверить.

Он все еще качал головой, когда они вышли наружу, вымытые до кончиков пальцев. Айдан решил, что он сделает по возвращении домой: возродит римский ритуал омовения или по крайней мере, будет проводить нечто близкое к нему. Священники взвоют. Он уже предвкушал, как будет слушать этот вой.

Они взвыли бы еще громче, если бы могли увидеть его сейчас. С животом, набитым сарацинским мясом и хлебом, рядом с сарацинским щенком, в сарацинской мечети. Не в Мечети Умайядов, величайшей в мире, в которой произносил проповеди сам султан; у Исхака были более скромные претензии. В Дамаске было пять сотен более мелких мечетей: многие, как и эта, — благочестивый дар богатых людей. Дворик, фонтан, у которого верующие умываются перед молитвой, минарет, с которого призывает их муэдзин, а внутри — огромное пустое пространство, устеленное ковриками, освещенное висячими лампами, резная кафедра и михраб, молитвенная ниша, глядящая на юг, в сторону Мекки. Ни изображений, ни икон, ни единого образа живого существа, запечатленного в красках, стекле или в камне; нет даже алтаря. Молитву вел старейшина, но он не был священником в понимании христиан; он просто указывал путь, по которому мог идти любой.

По спине Айдана пробежал холодок. Что он делает здесь? Что это за безумие, этот танец — стоять, падать на колени, простираться перед чужим богом?

И он еще ужасался тому, что Рыцари Госпитальеры могли заключить перемирие с сарацинским султаном! Они по крайней пере хранили свою веру незапятнанной. Они не склонялись перед Аллахом, даже для виду.

'Чтобы принять ислам, — говорил ему Исхак, — надо с чистым сердцем произнести слова веры.'

Нет бога кроме Аллаха, и Магомет — пророк Его.

Нет. Айдан делал все то же самое, что и мусульмане, в этом доме молитвы, куда нет входа неверным, но молитвы, которые он шептал, не были исламскими молитвами. Его Церковь не питала любви к созданиям, подобным ему, но это была его Церковь. Он не мог предать ее ради проповедей аравийского безумца.

Во всяком случае, это была занятная игра. Юность Исхака была заразительна. Айдан осознавал, что Исхак, видимо, на несколько месяцев старше Джоанны; но при этом он казался моложе на несколько лет. Он оставался ребенком, с детской живой любовью к озорным проделкам.

И он не знал, кем был Айдан. Достаточно того, что он — франк; Исхак был доволен этим и полон озорного желания поставить отца перед этим фактом. Айдан надеялся, что отец Исхака переживет это потрясение.

14

— Не желаешь ли сыграть маленькую шутку?

Сайида едва не уронила кувшин с маслом, который несла из кладовой. Хасан, который полз за нею на четвереньках, шлепнулся на толстенькую попку и радостно завопил. Марджана подхватила его на руки, к огромному его удовольствию, но взгляд ее по-прежнему был устремлен на Сайиду.

— Ну что?

Это было так похоже на нее. Исчезнуть, не сказав ни слова о том, когда вернется, а потом появиться без единого приветствия и предложить какую-нибудь новую проделку. Сайида, для которой прошедший месяц был не лучшим временем, почувствовала тягу поддаться искушению. Но…

— Я не могу, — ответила она. — Что я буду делать с Хасаном?

— Возьмем его с собой.

— Куда?

Этот вопрос сорвался у нее с языка помимо ее воли и вопреки произнесенному ранее отказу. Глаза Марджаны блеснули.

— Наружу. На базар. В мечеть. Когда ты в последний раз слышала пятничную проповедь?

Марджана позволила Сайиде отнести масло Фахиме и обнаружить, что ее услуги Фахиме на некоторое время уже не нужны.

— Иди, — сказала жена ее отца, которая всегда баловала Сайиду, когда Матушка и Лейла отсутствовали и не мешали ей. — Возьми ребенка и пойди отдохни в саду.

Сайида выскочила из кухни с горящими глазами и натолкнулась на широкую озорную улыбку Марджаны.

— Ты ее заколдовала!

— И не собиралась, — ответила Марджана. — Иди возьми свою накидку и укутай младенца.

Не было сомнений в том, что выбрал бы Хасан, если бы кто-нибудь спросил у него. Сайида сделала последнюю отчаянную попытку соблюсти долг и благопристойность:

— Исхак придет, а меня не будет.

— Исхака не стоит ждать раньше полуденной проповеди. Мы вернемся задолго до его прихода.

— Ты отродье Шайтана! — вздохнула Сайида. Марджана только засмеялась. Сайида пошла за своей накидкой.

Чинно и благопристойно закутанные в шали и вуали, две женщины отправились на базар. Одна несла корзину, другая — закутанного ребенка я блестящими глазками.

Матушка и Сайида были очень заняты: Матушка готовилась к приходу своего сына, а Лейла собиралась позвать подругу или двух. Отец, в отличие от Маймуна, не запрещал своим женам проходить через передние ворота, если они вели себя осмотрительно и не совершали ничего скандального.

Сайида решительно выкинула эти мысли из головы. Она не проходила через ворота с тех пор, как вышла замуж за Маймуна. До этого она вместе со служанками ходила на базар. Но замужней женщине из хорошей семьи, матери наследника, которой достаточно было кликнуть служанок, не нужно было делать ни шагу за дверь своих покоев. Ее честь и ее долг велели ей блюсти уединение. Маймун сделал ей весьма многословный выговор, когда она однажды просила разрешения выйти наружу. 'Всего лишь подышать воздухом', — сказала она.

'В нашем саду достаточно воздуха, — возразил он, — и он гораздо лучше, чем зловоние улиц.'

Маймун, несмотря на свое сиротство, был образованным человеком, и он весьма пекся о чести дома, в который был принят. Он обуздал Лейлу, которая была бы рада по-прежнему видеть Сайиду немногим более важной персоной, нежели девка-служанка. Матушка приняла его сторону, и это решило вопрос. Сайида не должна была выходить из дому. Шахин и Рафик могли сделать все, что ей нужно, и нечего было бродить по городу.

Скрываясь под своими широкими одеяниями, Сайида слегка пританцовывала по мостовой. Хасан улыбался ей поверх плеча Марджаны. Сайида улыбнулась в ответ и потрепала его по волосам.

Сайиде было почти безразлично, куда они шли. Стены вокруг не были стенами ее дома. Солнце чаще всего было скрыто, его косые лучи проникали сквозь щели жалюзи на крышах, нависавших над улицей, или робко пробивались в просветы между высокими стенами, но эти лучи падали под иным углом, нежели дома. Темные, извилистые, петляющие улицы были чудесны и восхитительны, базар был головокружительным чудом. Сайида сейчас была похожа на Хасана, открывая все это заново, как будто видя в первый раз.

Они купили ребенку сахарную соску и искупались в хаммаме, открытом в этот час для женщин — по счастью, не увидев никого из знакомых Сайиды — и неспешным шагом пошли по