— Искусством, — ответил Айдан, — может заниматься даже принц.
— Ты сделал этот клинок? — спросил юнец, указывая на меч Айдана.
Айдан рассмеялся и покачал головой:
— Ты льстишь моим скудным умениям. Меч — это больше, чем все, на что я когда-либо замахивался. Даже кинжал — это почти непосильная работа для меня. — Он вынул из ножен свой кинжал и протянул его юноше. — Посмотри сам.
Юноша изучил кинжал опытным глазом истинного специалиста, от прекрасно отточенного острия до серебряной рукояти.
— Неплохое оружие. Хорошо сбалансировано; острая кромка. Никаких изъянов в нем нет.
Айдан взял из его рук кинжал и спрятал в ножны. Оценка его мастерства была ему приятна.
— Ты понимаешь сталь, — сказал он, повторив юноше его собственные слова.
Тот пожал плечами:
— Я знаю то, чему меня научили.
Кто-то объяснил:
— Исхак обучался в самой лучшей школе. Он сын оружейника.
Исхак снова пожал плечами:
— В этом нет ничего особенного. Я никогда не стану кузнецом. Аллах подшутил над нашей семьей. У меня нет дара к умению обрабатывать сталь, но я проявляю некоторый талант к ее применению в бою. Я могу оценить оружие, но не как оружейник, а как воин.
Его друзья зафыркали:
— Не слушай его. Он лучший оружейник в отряде и лучше всех может оценить клинок. Его отец — лучший кузнец в Дамаске.
С последним, по крайней мере, Исхак был согласен:
— Он унаследовал искусство от своего отца и отца своего отца, и так до первого из нашего рода, пришедшего из Индии. Его клинки — одни из самых лучших в мире.
Айдан насторожился, словно пес, напавший на горячий след. Но голос его оставался спокойным, а лицо выражало всего лишь вежливый интерес.
— Должно быть, его работы достойны только королей.
Хотя Исхак и выглядел, как элегантный юный придворный, но тем не менее питал презрение ремесленника к дивным фантазиям:
— Какой в этом смысл? Короли не валяются под ногами. Это стоит немало, верно, но если человек способен заплатить, мой отец продаст ему то, за что тот заплатит.
— Видимо, на его работу большой спрос.
— Он работает столько, сколько хочет.
Айдан кивнул и улыбнулся.
— Я хочу как-нибудь посмотреть клинки, вышедшие из его кузни.
— Это легко, — ответил Исхак. — Приходи и увидишь.
— Ах, — возразил Айдан. — Конечно… его драгоценное время… его секреты…
— Он всегда рад поговорить с человеком, который понимает сталь. Даже… — Исхак осекся.
— Быть может, я как-нибудь приду, — согласился он. — Поговорить о стали.
Исхак был в восторге.
— Тогда приходи скорее! Приходи… — Он сделал паузу, чтобы подумать. — Приходи завтра. У меня завтра свободный день. Я служу у эмира Масуда; все знают его дом. Встретимся после утренней молитвы.
Вот так легко и просто. Айдан пришел в условленное место в условленное время и обнаружил, что его уже ждут. Сегодня он решил не выглядеть франком; Исхак усмехнулся при виде благородного араба, направляющегося к нему, и обнял его, словно брата.
— Сэр франк! Из тебя получился отличный воин Веры!
Кажется, Исхак приберегал высокомерие для чужеземцев. Он схватил Айдана за руку и потащил его прочь от дома эмира, на ходу прощаясь со своими бедными товарищами, обреченными нести службу.
Исхак был старше, чем Тибо, и в нем не было ни грана застенчивости. Но все же этот смуглый, стройный и гибкий юнец, радующийся тому, что сумел сделать Айдану такой подарок, до боли напоминал погибшего мальчика. И даже занимал примерно такое же положение в мире. Нечто вроде оруженосца, юноша, упражняющийся в рыцарском деле под командованием эмира Масуда, друга и полководца султана. Он сказал, что это был дар, честь, оказанная родичу, и эмир, очевидно, не пожалел об этой сделке.
— Мой господин получил меч, а мой отец освободился от ненужного бремени. Девять поколений кузнецов, не имевших равных в мире, и вот я недостоин даже ковать лошадей.
— Ты единственный сын?
— Так захотел Аллах, — ответил Исхак без особого сожаления. — Но по воле Бога, да будет Он благословен, мой отец нашел подмастерье, обладающего талантом, которого я лишен, и он был подходящего возраста, чтобы жениться на моей младшей сестре и подарить ей сына. Дом и искусство оказались в сохранности, а я получил свободу и мог заняться тем, что назначил мне Бог. Бог, — сказал он с видом знатока, — очень велик.
— Аминь, — отозвался Айдан, в последний момент удержавшись от крестного знамения.
Исхак обскакал по кругу нищего и сверкнул зубами в сторону шлюхи, которая не то чрезвычайно поздно собиралась отправиться спать, не то слишком рано поднялась.
— Дома меня не ждут раньше полуденной проповеди. Здесь есть места, куда может пойти мужчина, если он мусульманин… — Мальчишка зыркнул глазами в сторону. — Ты любишь озорные проделки, сэр франк?
Айдан улыбнулся:
— С колыбели.
Исхак захлопал в ладоши:
— Чудесно! — Он склонил голову. — тебе нужно имя. Знаешь, на случай… если я не смогу называть тебя 'сэр франк' или 'Айдан'. — Он произнес это имя так же странно, как выговаривала его Марджана. — Так вот, как мы будем называть тебя?
— Халид, — быстро ответил Айдан, едва ли осознав это даже после того, как уже произнес это имя.
— Халид, — повторил Исхак, примеряясь. — Друг мой Халид, я верю, что я тебе понравился.
По другому и невозможно было отнестись к этому юному чертенку, лишенному таланта к кузнечному делу. Айдан шел ради отца. Но теперь он был в восторге от сына. Даже если он не получит меча, он уже получил друга.
Была пятница, мусульманский саббат. И посему каждый истинный верующий наслаждался омовением в банях,
Помимо имени, данного Айдану Марджаной, он получил еще одно напоминание о ней, раздеваясь перед омовением. Мусульмане блюли благопристойность: они всегда прикрывали тело от пупка до колен. И это сослужило добрую службу скрывающему свое происхождение необрезанному франку.
Исхак исчез, дабы исполнить какие-то тайные банные обычаи. Айдан не отважился последовать его примеру. Он сидел во внешнем помещении, рассматривая входящих и выходящих мужчин и прислушиваясь к их разговорам. На него почти не смотрели. Сюда ходили просто люди — ни нищие, ни принцы, а солидные зажиточные горожане, их сыновья, порою их слуги. Здесь он мог услышать чисто дамасскую учтивую речь — жеманную, как говорили в Алеппо, приводя пословицу: 'У жителей Алеппо языки мужчин, у жителей Дамаска — женские.' На что обитатели Дамаска твердили о грубости жителей Алеппо.
В углу сидели лютнист, барабанщик и слепой певец, в голосе которого сочетались сила и чистота, какие могут быть только у евнуха. Казалось, в его песне нет слов, только поток чистых звуков.
— Ты культурный человек, — произнес Исхак, возникая рядом с Айданом. Он был гладок, как облупленное яйцо, если не считать бровей, длинных ресниц и едва заметного пушка на подбородке. Айдан с трудом отвел взгляд. По счастью, он не был единственным длинноволосым мужчиной в
