Насколько смогу. Насколько должен.
Теперь султан стоял в рост, а Айдан смотрел на него снизу вверх, и во взгляде его не было ни гордости, ни вызова. Его даже не волновало то, что его маскирующие чары развеялись.
— Я должен это обдумать, — сказал Саладин. — И ты. — Он протянул руку. Айдан не уклонился, даже когда эта рука больно сжала его плечо. — Я вызову тебя, — пообещал султан.
16
Айдан, знавший королей, не ждал, что его призовут скоро или призовут вообще. И похоже, это было оправдано: казалось, Саладин забыл, или предпочел забыть, о своем обещании. Если караван покинет город прежде, чем он вспомнит, Айдан уйдет с караваном.
До отъезда оставалось немного. Мустафа сказал, что не более трех дней. Казалось, он искренне сожалел об этом.
Айдан не знал, что он чувствует. Облегчение от того, что дело наконец-то сдвинется с мертвой точки. Сожаление, что придется оставить город столь прекрасный и людей, которые стали ему друзьями. И конечно же, страх, смешанный с нетерпением. Синан ничего не предпринимал против Джоанны в городе Саладина. Дорога — это другое дело. И Алеппо. по большей части принадлежавший Синану.
Как он и ожидал, весть принес ему Исхак, излучавший нетерпение и гордость.
— Твой меч готов, — крикнул он.
Так быстро; так чудесно. Айдан был уже на полпути к воротам, когда Исхак догнал его.
На этот раз Айдану не привелось испробовать гостеприимства за столом Фарука. Его это не волновало. Еда и напитка были просто обычаем, приятным времяпрепровождением. А он пришел сюда за мечом.
Даже ритуал омовения стоп, рук и лица, взаимных приветствий и вежливых заверений, едва не исчерпал его терпение. Он был мерой того, насколько его принимал этот мир, и приходилось терпеть.
Он чувствовал почтительное понимание со стороны Исхака, кислое отвращение Маймуна и нетерпение Фарука, едва ли меньшее, чем его собственное, но неизмеримо лучше скрываемое. Они были словно монахи-либертинцы, выстаивающие мессу, а мыслями обращенные к элю, который ждет их в трапезной.
Наконец дань вежливости была отдана. Айдана провели через внешний дворик в комнату, которую он едва заметил ранее, хотя она почти примыкала к кузнице. Ему велено было ждать. Исхак остался с ним, он молчал как рыба, и был чрезвычайно доволен собой с виду. Айдану хотелось как следует стукнуть его. Он и сделал бы это, если бы не боялся, что свернет мальчишке шею.
Безмолвие длилось. У Айдана затекла спина. Сколько это еще продлится, знают только Бог и кузнец. Пальцы его тосковали по рукояти меча.
После целой вечности ожидания Фарук вернулся. Его подмастерье, суровый и молчаливый, шел следом. Мастер-кузнец нес что-то, завернутое в ткань. Маймун расстелил ковер, бывший чуть шире его тела и чуть длиннее меча, с вытканным простым темным узором, незатейливым, словно зимние холмы. Фарук, преклонив колени, положил на ковер свою ношу. С любовной осторожностью он развернул ткань.
Айдан не шелохнулся, не осмеливаясь коснуться меча. Ножны были великолепны — на черном фоне были золотом выложены бесконечные волнистые узоры, столь любимые сарацинами. Рукоять была проще, это была рукоять боевого оружия, она была серебряной, без узора, но гарда была инкрустирована золотом, а в навершие был вставлен рубин, как и обещал Фарук. Рубин, словно огромный мерцающий глаз, подмигивал из темного гнезда ткани и ковра.
Айдан бросил взгляд на Фарука. Кузнец склонил голову. Осторожно, без алчности, Айдан поднял вложенный в ножны меч. Он весил столько, сколько и должен весить меч, хотя и был несколько легче и длиннее того клинка, который Айдан привез из Райаны. Он взялся правой рукой за ножны, а левой — за рукоять. Серебро под его пальцами было прохладным и спокойным. Он медленно извлек меч.
Клинок мерцал, словно впитывая свет. Узоры на нем были тонкими, волнистыми, пламенными, они переливались от рукояти до алмазно-острого кончика лезвия. Когда Айдан повернул меч, они почти исчезли, а потом вновь заблистали ярко. И вместе с ними появились слова.
Пальцы Айдана судорожно сжали рукоять. Меч трепетал в его руке, словно живое существо. Меч знал его. Меч чувствовал его сущность. Меч был им.
Айдан дал ему каплю своей крови, чтобы утолить его голод, пока меч вел для него свой танец. Маймун незаметно принес два предмета для проверки: деревянный чурбан и шелковую подушку. Айдан скривил губы при виде деревяшки. Легким ударом он рассек подушку надвое. Пух почти не высыпался наружу. Одно перышко взлетело, наткнулось на меч, и распалось на части.
Воздух вскрикнул, когда Айдан повел мечом. Если бы Айдан противостоял всаднику, то тот не понял бы, что обезглавлен, пока голова не покатилась бы наземь.
Айдан неохотно вложил меч в ножны. 'Позже, — сказал он мечу. — Подожди.'
Остальные молча смотрели на него с полным пониманием. Айдан низко поклонился кузнецу.
— Ты превзошел себя.
Фарук кивнул, соглашаясь.
— Я никогда не делал лучшего клинка. Бог был со мной; Он вел мою руку.
— А… твой выбор стиха для клинка?
— Выбрала сталь, — ответил Фарук. — В этом ее душа.
Он говорил истину так, как видел ее. Айдан безмолвствовал.
Это была сила, магия более глубокая и сильная, чем та, которой владел он. Ковать сталь; пробуждать в ней душу; связывать их воедино. Земля и огонь. Смертное и бессмертное. Каков носитель, таков и клинок.
Айдан склонился вновь, еще ниже, чем прежде.
— Мастер, — промолвил он.
Привесив меч на пояс и воздав мастеру должное золотом и уважением, Айдан почувствовал легкость в теле и на душе. Казалось, что город, по которому он шел, был нов и чист. Айдан словно плыл по реке. Он перестал напрягать все свои необычные чувства, хотя и не отключил их вовсе, чтобы не быть слепым и глухим. В таком равновесном состоянии он находил в себе силы не только выдерживать пресс человечества, но и казаться частью его.
Это было в некотором роде свободой. Не столь простой и сладкой, как молчание лесов, но острой, словно завершающие минуты охоты, когда кабан уже ждет, и собаки оттянуты назад, и охотник знает, что он победит или погибнет.
Айдан обнаружил, что шагает легко, и ему почти не мешает ни узость улиц, ни людская толкотня. Вновь и вновь он касался холодной гладкой рукояти меча, чтобы просто почувствовать радость его присутствия.
Он задержался, чтобы купить кулек чего-то безумно сладкого, потом — чтобы глотнуть холодной воды Барады. Он слушал уличного певца с голосом мартовского кота; он едва не ввязался в перепалку непонятного происхождения и впечатляющих размеров, в центре которой ругались турок и курд.
Он слегка удивился, выйдя из шумного угара базарной площади и обнаружив, что солнце стоит высоко в небе. Он подошел к восточным воротам Великой Мечети почти в тот же миг, когда ученый сокол пролетел сквозь двенадцать узких арок и уронил шар, отмечающий час, в бассейн, и арка второго часа после полудня скрылась за занавесом. Айдан стоял, глядя на это, хотя его ругали за то, что он загородил дорогу, и хотя он видел это и раньше. Даже ночью это было чудом: соколы продолжали свое бессонное кружение, и фонари отмечали каждый проходящий час, светя сквозь кроваво-красное стекло. Это заставляло время казаться чем-то реальным, подвластным человеку. Но человек мог только измерять время; он не мог остановить его, не мог повернуть вспять.
— Твои звезды, господин мой… могу ли я прочесть твои звезды?
