Однако его лицо не озаряла улыбка чемпиона. Он жестом попросил моего коллегу удалиться, хотя логичнее нам было выйти в коридор. Непомнящего окружала аура этакого начальника, поэтому люди, не знавшие, кто он такой есть, почему-то беспрекословно слушались его.
– Итак, чего ты добиваешься? – спросил он без предисловий, когда мы остались одни. – Чего тебе нужно от Вероники?
– Абсолютно ничего, – ответил я, пожав плечами. – А что можно хотеть от Вероники?
Он смерил меня тяжелым взглядом. По всему было видно, что разговор у них с Песецкой сложился не просто.
– Я об этом сейчас думаю. Что можно хотеть от больной, несчастной женщины? Признайся, в какую игру ты играешь?
– Мне не совсем понятны ваши намеки, – сказал я. – Мне нравится общаться с Вероникой. Она – интересный собеседник, красавица, а вовсе не калека, какой вы пытаетесь ее изобразить.
– Она прежде всего больная женщина, и надо быть законченным циником, чтобы оказывать ей в таком положении знаки внимания.
– Вот как! – удивился я. – Значит, в таком положении нужно выказывать к женщине лишь свое пренебрежение? Это считается нормальным?
У него заходили желваки. Он определенно стоял перед выбором: ударить меня по физиономии или сохранить собственную невозмутимость. Мне даже было интересно, что окажется сильнее: любовь к Веронике или же гипертрофированное чувство собственного достоинства. Эго взяло верх.
– Когда вы ее выписываете? – спросил он холодно.
– Через два дня. Выписка будет готова к двенадцати часам дня.
– Я приеду за ней в одиннадцать тридцать, – сказал он и, уничтожив меня на прощание своим фирменным взглядом вельможи, вышел вон...»
Глава 11
Непомнящий держался на свидетельской трибуне так, словно не он стоял перед судом, а, наоборот, судья и присяжные пришли к нему в офис и уселись в креслах без его на то разрешения.
– Этот человек очень опасен, – говорил он, указывая на подсудимого. – Я удовлетворен тем, что его наконец призвали к суду. Он должен нести ответственность за собственное бездушие.
– В чем вы видите вину Бойко? – спрашивал прокурор.
– Но это же очевидно! Он хитростью вошел в доверие к немолодой, но очень больной женщины. Он очернил меня в ее глазах, отвратил от нее всех ее знакомых. Пользуясь ее беспомощным состоянием, он сумел подчинить себе ее волю и сознание...
– Протест, ваша честь! – поднялась Дубровская. – Попросите свидетеля придерживаться фактов, а не собственных умозаключений.
– Протест удовлетворен. Свидетель, поясните суду факты, исходя из которых вы пришли к выводам, которые только что озвучили.
Непомнящий вальяжно повернул голову в сторону Дубровской, словно удивляясь, что кто-то посмел ему сделать замечание.
– Вам нужны факты? Вы их получите... – пообещал он. – В самом начале нашего знакомства я имел неосторожность попросить подсудимого присматривать за Вероникой.
– Что значит «присматривать»? – вклинился прокурор.
– Я заботился о том, чтобы Песецкой было комфортно в больнице, насколько, разумеется, это возможно в тех условиях. Поскольку я человек занятой и не имею возможности находиться в стационаре круглые сутки, я попросил об одолжении молодого врача. Я не просил его лечить Веронику. У нее уже был прекрасный лечащий врач. Я нанял Бойко как сиделку. Вернее, так, как раньше приглашали компаньонок. Не только оказать мелкие услуги: что-то подать, принести, но еще и скрасить досуг: спросить о самочувствии, занять беседой, утешить, в конце концов.
– Что значит «нанял»? – уточнил прокурор.
– Я заплатил за его услуги деньги.
– Много?
– Достаточно для того, чтобы чувствовать свою ответственность. Один его оклад, если интересно.
– Не проще ли было нанять для этих целей настоящую сиделку?
На лице Непомнящего мелькнуло что-то похожее на снисхождение.
– Мне хотелось, чтобы рядом с Вероникой был человек, с которым она хотя бы могла общаться. Все эти тетушки с суднами под мышкой раздражали ее. На тот момент доктор показался мне подходящей кандидатурой. Того, что он начнет ухлестывать за моей невестой, у меня и в мыслях не было.
– Было ли такое общение полезно Песецкой?
– К сожалению, нет. Вероника под влиянием бесед с врачом Бойко стала нервной, раздражительной. У нее появилось какое-то совершенно мрачное ощущение мира. Если в больницу она пришла встревоженной, но все-таки полной надежд на выздоровление, то после операции она замкнулась в себе, стала недоверчивой, мнительной. Если она и говорила со мной, то только на повышенных тонах, с неизменными слезами и жалобами. Она твердила, что скоро умрет, и если даже это не случится, то нет никакой надежды на то, что она когда-нибудь вернется к активной жизни. Между тем ее лечащий врач, доктор Стрельман, не был столь пессимистичен. Похоронное настроение, как я понимаю, культивировал в ней Виталий Бойко. Одновременно он делал все, чтобы привязать к себе Веронику, сделать ее зависимой от него.
– Кто из вас решился на разрыв отношений?
– Конечно, Вероника. Она заявила мне совершенно твердо, что не хочет общаться со мной. Она обвинила меня в черствости и непонимании и сказала, что единственный человек, которого она хочет видеть рядом, – доктор Бойко.
– Она говорила о заключении с ним брака?
– Нет. Об этом я узнал от общих знакомых. Я решился на еще один разговор с Вероникой. Я взывал к ее благоразумию, но все было тщетно. У меня сложилось впечатление, что действует она машинально, как робот, которому задали определенную программу. Она говорила, что Виталий – это единственный человек, который ее понимает. Это мужчина, который будет с ней до конца. Она постоянно подчеркивала близость своей кончины.
– При вас Вероника предпринимала когда-нибудь попытки свести счеты с жизнью?
Непомнящий казался ошеломленным.
–
– Тем не менее смертельная болезнь – это весомый повод, не так ли?
– Только не для Вероники! Она всегда презирала чужую слабость и была очень требовательна к себе. Когда ее подкосила болезнь, она, конечно, сильно сдала, была иногда раздражительной, порой агрессивной, но
– Вы навещали ее, когда она стала женой Бойко?
– Вероника избегала встреч, а в ее доме вовсю заправлял молодой муж. Он отвечал на телефонные звонки, а когда я однажды пришел в гости, чтобы повидать Веронику, этот тип не пустил меня внутрь. Подозреваю, что он даже не сказал ей о моем визите. Он стоял и смотрел на меня с насмешкой. «Я всегда побеждаю. Так или иначе», – сказал он и велел забрать с собой мои цветы и конфеты. Я еще вспомню его последнюю фразу, когда получу известие о смерти Вероники. Это он расправился с ней. Я знаю.
– Протест, ваша честь! Свидетель опять опирается на свои догадки.
– Свидетель, предупреждаю вас еще раз. Суд интересуют только факты.
Непомнящий дерзко взглянул на Дубровскую.
– Я близко знал Веронику. Она была сильной личностью и презирала болезни и врачей. Она никогда не делала себе уколы и избегала сдавать анализы. Вколоть себе смертельную дозу лекарства она не могла. Для нее было проблемой взять кровь из пальца. Колоть себя самостоятельно она бы не стала. Вот если бы ей помогли...
Он выразительно взглянул на скамью подсудимых. Судья схватился за молоток.
– Присяжные, прошу не принимать к сведению последнее высказывание свидетеля, – сообщил Глинин. –
