нибудь способ...» – «Я буду с тобой, сколько потребуется, – сказал я. – Но дай слово, что ты не задашь мне больше этого вопроса». Она бешено отскочила от меня. Мне довелось выслушать целый поток оскорблений в свой адрес. Она обвиняла меня в эгоизме, непрофессионализме. Потом она жаловалась мне, и жалобы у нее перемежались слезами. Потом она махала перед моим носом газетой и кричала, что ей жаль, что она не живет в Бельгии или Нидерландах, Швейцарии или в американском штате Орегон, где в разные годы были приняты законы, разрешающие эвтаназию. Она обвиняла меня в черствости и приводила в пример великого гуманиста, доктора Кеворкяна. «Этот твой герой по числу жертв в десятки раз обогнал своего тезку – Джека Потрошителя. Он – хладнокровный убийца», – сказал я ей, но это ее не убедило. «За свои услуги Джек не брал ни копейки, – твердила она. – Даже на препараты для летальных инъекций. Он дарил людям легкую смерть». – «Самый большой грешник – это человек, решивший немного побыть Богом», – сказал я, делая вид, что разговор закончен...
15 ноября. Мы провели хороший вечер, если, конечно, можно назвать его таким в череде наших серых и безрадостных будней. Я заказал ужин из ресторана, а Вероника зажгла свечи. Она почти ничего не ела, а я чувствовал себя чудовищем, поглощая заказанные мной блюда. Я ничего не мог с собой поделать. Аппетит, подстегнутый суточным дежурством, просто превращал меня в животное, которое насыщается на виду у своих сородичей, загнанных в клетку. «Ешь, ешь», – смеялась она, подкладывая мне все новые куски. Сама она пила только чай, прикусывая ванильным сухариком. Она казалась очень бледной и усталой, но вместе с тем красивой и даже элегантной в новом парике, который она надела в тот вечер специально для меня. К своему огорчению, я понимал, что необыкновенная белизна ее лица, если не сказать, прозрачность, вызвана злым недугом, пожирающим ее изнутри, а вовсе не косметическими масками. «Знаешь, я была у Стрельмана», – сказала она словно невзначай. «Ну и как поживает наш заведующий отделением?» – спросил я, словно не видел его два часа назад. «Он консультировал меня. То да се...» – ответила она уклончиво. Вероника явно мялась, не решаясь продолжить разговор. «Ну и что он тебе сказал?» – подтолкнул я ее, словно сам не был онкологом и не мог предположить, о чем речь шла на встрече со Стрельманом. «Ничего нового. Так, ерунда... Знаешь, он мне говорил про инсулин...» – «Вы вели речь про диабет? – поразился я. – Какое это имеет к тебе отношение?» – «Да, в общем-то, никакого. Стрельман рассказал, что один из его пациентов (он был диабетик) покончил с собой при помощи инсулина». – «Ну и что?» – напряженно спросил я. «А то, что он сказал мне, что это легкая смерть. Так ли это?» – «Хватит юлить! – рассердился я. – При чем тут пациент-диабетик и инсулин? Тебе что, доктор Стрельман давал советы, как уйти из жизни?» – «Нет, конечно, – пожала плечами она. – Просто зашел разговор...» Я с ужасом понял, что наша беседа о докторе Кеворкяне не забыта и все это время, пока я как дурак верил в то, что Вероника взялась за ум, она вынашивала планы самоубийства. «Так помогает инсулин или нет?» – приставала она. «Может, кому-то и помогает, но только не тебе!» – «Значит, ты мне ничего не расскажешь?» – разозлилась она, ставя руки в бока. «Значит, ничего не скажу. Да я сам ничего не знаю». – «Ты плохо учился в медицинской академии?» – «Взгляни в диплом. Я – круглый троечник». Она не унималась: «Не води меня за нос! Не сошелся на тебе свет клином. Если я захочу, то все равно сделаю то, что задумала. В конце концов, сейчас есть Интернет, там можно найти все, что угодно». Я попытался обнять ее: «Что ты выдумала, глупышка? Не нужно тебе ничего. Обещай, что ты перестанешь думать о глупостях». Она нехотя кивала, пребывая в каких-то своих мыслях, неведомых мне. Я обнимал ее, но она была далеко от меня, в мире, в который мне не было доступа. С того дня я стал бояться суточных дежурств...
17 ноября. Я вернулся домой с работы, чувствуя, как колотится мое сердце. Два лестничных пролета я преодолел одним махом. В квартире стояла жуткая, оглушающая тишина. Я не посмел крикнуть, просто прошел в спальню. Вероники там не было. Зато на постели лежала скомканная газета, на одной из страниц которой бьющий в глаза заголовок кричал: «Открытие года. Новый ресторан Ярослава Непомнящего принимает первых посетителей». К заметке прилагалось фото, на котором был запечатлен сам виновник торжества собственной персоной в окружении друзей. Я кинул газету и бросился искать Веронику. Она оказалась в ванной. Свернувшись калачиком на полу, она лежала неподвижно, глядя стеклянным взглядом в пространство. Меня пронзила страшная мысль. Я кинулся к ней, готовый к самому худшему, но, к счастью, с ней было все в порядке, если не считать того, что ее веки опухли от слез. Рядом валялся банный халат. Вероника была совершенно нагой. «Ты знаешь, я рассматривала себя в зеркало, – сказала она, жалко улыбаясь. – Мне кажется, я стала выглядеть лучше». Она вдруг рассмеялась низким страшным смехом. «Ника! – крикнул я. – Ника, что с тобой?» – «Там газета, – сказала она. – В спальне. Ты должен это видеть!» – «Я уже видел, – сказал я. – Там что-то про ресторан Непомнящего». – «Ты невнимательно читал, – махнула рукой она. – Какое значение имеет еще один ресторан? Чепуха! Там написано: «Ярослав Непомнящий со своей спутницей». Понимаешь?» – «Мне плевать на его спутницу!» – «А мне нет, – грустно сказала она. – Ведь до всего этого его спутницей была я». – «Ты что, до сих пор его любишь? Ты же говорила, что он тебе безразличен?» – «А это так и есть, – подтвердила она, смахивая слезу с ресницы. – Мне просто жаль себя. Меня выбросили на задворки жизни. Я чувствую себя падалью». – «Не говори так! Я с тобой, и я люблю тебя!» – «Милый мальчик, – ответила она печально. – Скоро...» – «Что скоро?» – «Скоро я перестану тебя мучить». – «Прекрати! Ты не имеешь права так говорить. Обещай, что ты забудешь про Непомнящего». – «Обещаю». – «Обещай, что мы будем вместе», – упрямо говорил я, принимая клятву. «Пока смерть не разлучит нас...» – прошептала она и обвила мою шею руками...»
Это была последняя запись в дневнике подсудимого, – сказала Дубровская, закрывая тетрадь. – Восемнадцатого ноября Вероника Песецкая умерла. Мне больше нечего сказать.
Когда она закончила, в зале стояла тишина...
Глава 17
Присяжные совещались уже шесть часов, и с каждым часом надежды Дубровской на победу таяли. Если бы судьи народа восприняли ее защиту близко к сердцу, они не стали бы так долго размышлять. Они колебались, а это означало, что в их рядах нет единодушия и вердикт будет приниматься голосованием.
Елизавета нервно ходила по коридору взад-вперед, игнорируя насмешливое выражение лица пристава, который лениво развалился за своим дежурным столом на этаже. Конечно, можно было бы выйти на улицу и немного постоять на крыльце суда, подставляя лицо жаркому летнему солнышку. Но Лиза чувствовала, что ее держит здесь какая-то непреодолимая сила. Что-то сродни суеверию, засевшее прочно в глубинах сознания, не позволяло ей удалиться, словно от этого зависело сейчас окончательное решение присяжных. И опять взад-вперед по коридору. Лиза насчитала пятнадцать каменных плит. Она измерила их шагами. Раз, два – выщербина. Три, четыре – поворот на лестницу. Может, сосчитать ступеньки? Она готова была делать что угодно, только не сидеть на месте, тупо дожидаясь момента, когда пристав пригласит в зал.
Занятая своими мыслями, она с размаху налетела на какого-то мужчину в дорогих ботинках и сразу даже не поняла, что перед ней Непомнящий.
– Ох, простите! – проговорила она, делая шаг, чтобы его обойти. Но Ярослав, по всей видимости, был настроен на разговор и поэтому сделал шаг вместе с ней. Дубровская посмотрела на него изумленно.
– Елизавета Германовна, я прошу всего лишь уделить мне пару минут, – попросил он. – Это касается вашей речи...
– Да? – спросила Дубровская довольно высокомерно. Что хорошего ей может сказать бывший друг Вероники? Она была готова к нападкам. – Говорите.
– Я слушал вас, – проговорил он, глядя на нее немного застенчиво, что было на него не очень-то похоже. – Все было гладко, но у меня сложилось впечатление, что вы говорите о какой-то другой женщине, не о Веронике.
– Вот как? – холодно произнесла Лиза, не зная, как ей воспринимать такое заявление. По всей видимости, он хотел сказать, что ее защитительная речь не произвела на него впечатления. Ну что же, это вполне можно было от него ожидать.
– Вероника, с ваших слов, была мягкой, женственной, беззащитной. Даже у меня, человека, знавшего ее лично, появились сомнения. Может, я в ней что-то не разглядел? Вы были чертовски убедительны.
– Какой же была Вероника? – спросила Дубровская, в общем-то, не совсем понимая, куда клонит ее собеседник.
Выражение лица у Непомнящего сделалось каким-то странным. Похоже, он не мог подобрать слов.
– Видите ли, – начал он растерянно. – Я понимаю, что о мертвых дурно не говорят и все такое. Но как бы вам сказать... Вероника была очень сильной личностью. Ее трудно даже было назвать женщиной в
