В госпитале отмыли от ила и мазута (ил даже внутрь часов «Победа» попал), выдали халат и кальсоны. Лег в палате. Тут нервы отошли, заныли побитые ноги, да так, что света белого не вижу.
А раненых все привозили и привозили. Пришел врач и попросил:
— Товарищи, кто может самостоятельно передвигаться, просьба перейти на плавучий госпиталь.
Взял я костыли и побрел вслед за командой ходячих.
Никогда не забуду, как отнеслись к нам севастопольцы — женщины, дети, рабочие приходили к нам в палаты, несли яблоки, дыни, виноград. Пионеры притащили из магазина целый короб «Беломора».
Потом служил я на крейсере «Куйбышев», но недолго. Комиссовали по ревматизму.
Вот что интересно: и мне, и деду моему по матери — боцманмату Юмакову Никифору Антоновичу — довелось служить в одной и той же бухте. Только дед Первую мировую прихватил — плавал на подводной лодке «Кит», а мне «Новороссийск» выпал.
Дед читал много. Еще в Севастополе выписал собрание сочинений Дарвина, прочитал все тома и стал атеистом. Прожил 83 года. Перед смертью просил, чтоб похоронили его в тельняшке. Я свою снял. А бабка сказала, что так нельзя.
Полчаса, отведенные на беседу, истекли, и в кабинет «матроса Полковникова» ввалились истомленные ожиданием посетители.
За монастырским оконцем ревело раскаленное Садовое кольцо.
Этим двум милым, интеллигентным москвичкам, моложавым бабушкам, выпал один и тот же жребий — быть вдовами лейтенантов. У той и у другой висят на стенах увеличенные фотопортреты вечно молодых мужей. Строгие, серьезные лица лейтенантов пятидесятых годов. На офицерских погонах инженерные «молоточки». Командир котельной группы инженер-лейтенант Владимир Писарев и командир трюмной группы инженер-лейтенант Анатолий Михалюк… Они так никогда и не увидели своих детей, хотя оба знали — еще месяц-другой, и они станут отцами. Оба сгинули в преисподней перевернутого линкора: один в «трюмах», другой в «котлах».
Есть ли большие трудяги на корабле, чем командиры котельной и трюмной групп?
Кто из офицеров поднимался в кают-компанию из таких глубин линкорова чрева, из чудовищных подпалубных лабиринтов, из адовых котельных отделений, где и черти бы свалились от рева форсунок и жара распыленного мазута? У кого из офицеров столь тяжелый «личный состав»? Тяжелый по характеру, к тому ж не бог весть какой грамотешки, изнуренный огненными вахтами, короче, отнюдь не благонравный?..
Эти инженер-лейтенанты не унывали, и все у них спорилось…
— Володя, Владимир Евгеньевич, — рассказывает Людмила Борисовна, — родом из нижегородского села Возьянка. По семейным преданиям, состоял в дальнем родстве с писателем Писемским. Поступил в военно-морское инженерное училище в Пушкине, потом круто изменил выбор, стал студентом Московского химико-технологического института имени Менделеева. И все же флот перетянул. В 54-м получил кортик и погоны лейтенанта вкупе с дипломом инженера-паросиловика. Сначала его назначили на крейсер «Адмирал Нахимов», а с марта 55-го перевели на линкор «Новороссийск». И всего-то полгода довелось ему на нем послужить…
Мы снимали комнату на Садовой улице. Это на самом верху Севастополя. Из нашего окна всегда были видны верхушки труб «Новороссийска», и я определяла по ним, где муж: нет их — Володя в море, есть — значит, может ненароком и домой заглянуть. Он ведь сутками пропадал на корабле. Служба.
Взрыва я не слышала. Утром, как всегда, выглянула в окно. Труб нет. Все ясно — ушли в море. Я ждала ребенка и потому частенько наведывалась на рынок за свежими овощами. В то утро, без всяких дурных предчувствий, отправилась в Артбухту с хозяйственной корзиной. Тетки в очереди гудят: «Новороссийск», «Новороссийск»… Прислушалась — ушам не верю: взорвался! Первая мысль: наверное, котлы! Володя!
Кинулась на возвышенность, откуда видна Северная бухта. Вижу: против госпиталя — огромная подводная лодка, только без рубки. Пригляделась — это днище опрокинутого линкора. И люди по нему ходят. По молодости была уверена — жив. Жив Володя! Накупила яблок и — скорей в госпиталь. Он конечно же там! У решетки меня не пускают. Всем женам говорят — либо жив, либо погиб, а мне — «неизвестно». День — «неизвестно», два — «неизвестно». Видимо, была надежда, что из перевернутого корпуса еще выйдут люди. Он был там. Только после того как внутри затихли последние стуки, мне выдали свидетельство о смерти. Я осталась совсем одна. Мужа нет. Жилья нет. Вот-вот должна была родиться дочурка… Что делать? Правда, на произвол судьбы меня не бросили. Дали однокомнатную квартиру на окраине Москвы. Вот в ней и живу, и дочь вырастила… Преподавала в школе русский язык и литературу.
Однажды пришли в гости Володины матросы. Рассказали, что видели лейтенанта Писарева за несколько минут до опрокидывания линкора. Он надел черные перчатки, сказал: «Приказ есть приказ!» — и полез в котлы…
Марианна Александровна Михалюк захватила в гости к подруге пачку старых — севастопольских — фотографий. Тоненькая, подтянутая, спортивная, ее легко представить женой 24-летнего лейтенанта. Анатолий Михалюк, ее муж, был самым молодым среди «механических» офицеров линкора.
— Мы дружили с ним с трех лет. Даже к бабушкам ездили гостить вместе. Они жили по соседству — в старинном городе Александрове. Там же играли в моряков, пиратов, капитанов. Толя мастерил кортики, бескозырки… Учились в одной школе, только он шел классом старше. Но это не мешало мне прорабатывать его на комсомольском бюро за задержку с выпуском стенгазеты. Рисовал он прекрасно! Домой возвращались вместе, он слегка урезонивал меня за принципиальность: «Ну ладно, ну чего ты так напустилась… Сказал, сдам в срок, — сделаю». Это было его золотым правилом — держать слово.
Конечно же, он поступал только в морское училище — в филиал «Дзержинки» в Пушкино. Учился вместе с Володей Писаревым, только на разных курсах. Защитился на «отлично». Ему предложили выбирать флот. На Черное море была лишь одна вакансия. Он хотел на Север, но пожалел меня. «Ты у меня такая маленькая, худенькая, куда тебя в Заполярье везти?!» И поехали мы в Севастополь. Был март 55-го. В день приезда объявили общефлотское учение. Сирены воют, матросы в касках бегают… Сидим мы в ресторанчике, решаем, где приткнуться. А одна женщина спрашивает его: «Сколько вашей жене лет-то? Школу-то хоть кончила?» А я уж пединститут закончила, романо-германская филология…
Сняли мы комнатку на Ивана Голубца. Виделись нечасто. Толя вживался в службу, в экипаж, в сложное корабельное хозяйство. Да и не баловали лейтенантов сходами на берег. Я его всегда до самой Минной стенки провожала — на баркас с линкора. Хоть в пять утра, с первым троллейбусом.
К осени ждали прибавку в семействе. По моим подсчетам, она должна была произойти 25 ноября. Врачи советовали мне рожать дома, в Москве. Я тянула до последнего, не хотелось расставаться. Уехала 27 октября. За два дня до несчастья.
Сообщили мне не сразу… Прошли ноябрьские праздники, а поздравление от Толи я не получила. Это удивило, он не мог не прислать открытки. 10 ноября у меня день рождения, и снова молчание. Тут уж я встревожилась и послала телеграмму его товарищу. Он тоже не ответил (потом выяснилось, погиб вместе с Толей). Я послала телеграмму на имя командира. 14 ноября почтальон приносит ответную депешу: «Сообщаю, что Михалюк Анатолий Емельянович погиб в море при исполнении служебных обязанностей. Командир части». Я не поверила. Этого просто не могло быть. Что-то напутали… Сели мы с мамой в поезд и поехали в Севастополь. Линкора не было…
Мама пошла в экипаж, а я слегла дома, на нервной почве отнялась правая рука. Писать не могла. Все бумаги оформляла мама. Я ведь вообще без документов осталась. Толя хранил в своей каюте и мой диплом, и комсомольский билет, и свидетельство о браке. «Линкор, — говорил он, — это же крепость, сейф…» Ну да бог с ними, с бумажками…
Пришел к нам на квартиру Толин матрос и рассказал: «Лейтенанта Михалюка послали вниз подкреплять переборки. Меня он отправил с докладом на верхнюю палубу за пять минут до переворачивания. Там и спасся…»
Уехали мы через два дня. Мама очень опасалась за ребенка. Но Иришка родилась благополучно.
Дали нам пенсию в 58 нынешних рублей, но при Хрущеве ее урезали, так что мне, чтобы
