должен, а одному — чего корячиться? Хотя, всё можно сделать самостоятельно. Вначале укрепить в потолке анкер. Вон там — место давно присмотрел. Отверстие под анкерный крюк высверлено еще в прошлые выходные. Конечно, неудобно самому подвешивать тяжелый мешок: придется удерживать его, прижимая одной рукой к туловищу, а другой нашаривать в это время крюк кольцом цепи.
Пока он так размышлял, вошел Костя.
— Привет. Еще не подвесил?
— Да я только вошел… — Митя устанавливал стремянку.
— Посветить тебе?
— Да нет, всё ж видно.
Костя (после недлинной паузы):
— А чего это у тебя тут? Резина зимняя?
— Да… это у меня от 8-ки осталась. Тебе нужна, что ли?
— Да нет… Это я так.
— Ты эт самое… мешок…
— Щас… хэпъ… Сколько в нем?
— 80.
— 80? Балка выдержит?
— Куда денется: вон я какой крюк захерачил…
Отошли, любуясь содеянным.
— Ништяк! — Костя, ткнул мешок прямым левой, — Жестковат только, по-моему… Руки бинтовать придется.
— Никаких бинтов! Самое то, что доктор прописал! — увесисто хлопнул по мешку Митя, — А как же ты хотел для уличной драки кулаки набивать? Вот это — самый реальный способ. Лучше всяких отжиманий.
— Не скажи… — поморщился Костя, — По такому твердому в полную силу не получится: руки враз разобьешь. Значит, удар толком не поставишь. А будешь работать по полной — покалечишься.
— Не свисти. Если аккуратно работать — не покалечишься. А если горячку пороть — ты и на мягком мешке себе кисти убьешь.
— Я видел фильм: там мужик в морге санитаром работал, и он тренировался на трупах: подвешивал их вместо мешка.
— А, это как Рокки тренировался на мясокомбинате, на подвешенных тушах.
— Ну, значит, кто-то действительно так тренируется, раз это в фильмах показывают! — Костя потыкался в мешок головой.
— Ты, то есть, хочешь сказать, что всё, что в фильмах показывают, то правда? — гоготнул Митя, пнув по мешку коленом и добавив локтем.
— Ну, не всё, конечно… Но жизнь, как оказывается, всякой выдумки чудней. Бывает, такое происходит, что ни в одном фильме не показывали.
— Это ты про Лёху намекаешь, что ли? — нахмурился Митя, перетаскивая к стене двухпудовку, — Кстати! Очень рекомендую! — он кивнул на гирю, — Для ударника — незаменимая вещь на определенном этапе. Только тебе с твоим весом я бы 24-ку для начала посоветовал. А то спину сорвешь.
— А руки не забивает?
— Это если ей как гантелей работать. А гиря тем и хороша, что тут всем телом надо. Она взрыв тренирует, что в хорошем ударе едва ли не самое важное… А про Алексея я тебе так скажу: он барсучку всегда любил… Милки одной ему было мало: частенько на блядки бегал…
— Да, в курсах я…
— Ага. И он сестре моей предлагал.
— А она чего?
— Не в моем, сказала, вкусе. Люблю, говорит, высоких и чернявых. А ты низкий, жирный, и ресницы белые. Как у порося.
— Лёха обиделся?
— Хэзэ.
— А, кстати, Мить… Меня ж тут самого едва не заразили. Сел к какому-то пидору в тачку и оцарапался. Но потом быстро сообразил, что к чему, и прижег рану. Вот, гляди.
Митя посмотрел.
— И мне, Мить, вот что пришло в голову: пусть каждый бы из ребят себе голую руку зажигалкой жёг, а Наташке дать секундомер — и кто дольше всех продержится. Испытание такое.
— Ну, а ты-то, сколько вытерпел?
— 9 сек.
— 9 секунд руку огнем жег?
— Ага.
— Свежо предание…
— Ну, я вообще-то выпил немного перед этим. Может, обезболило…
— Немного, это сколько?
— Грамм 150 водяры.
— Нет, тут надо, чтоб на трезвяк. Давай сейчас при мне: продержишься 9 секунд?
— Э, слушай, у меня и так вон, всё в ожогах! А куда еще? Люди увидят — плохое подумают. Я тебе сказал: 9 секунд… я тебе, врать буду?
— Ладно… Заживут твои ожоги — и продемонстрируешь свой рекорд. А завтра в клубе я эту штуку ребятам предложу. Может, кто и дольше тебя продержится. Хотя, сдается мне, лучше всех продержалась бы моя сестрица, после того, как она гером ужалится.
— Ты ж говорил, она слезла?
— Слезла… да обратно залезла… От неё, кстати, Лёха вполне мог цепануть чего-нибудь. Гепак у неё был, я в шестом еще был тогда…
— Так может, она всё-таки дала Лёхе? — почесал щеку Костя.
— И мне не сказала? Вряд ли. Скорее уж он её машиной двинулся. А насчет барсучки, это вряд ли: она про своих ухажёров мне всё всегда рассказывает.
— Зачем?
— Ну… знаешь… хулиганит. Она мне начала рассказывать тогда еще, когда я огурцом совсем был. Я от этих рассказов возбуждался и дрочил. А она забавлялась. И шантажировала меня, что отцу настучит, что я лысого гоняю, — Сознался Митя, поглаживая свою неровную, стриженую почти под ноль голову.
— Послал бы её…
— Да, понимаешь, мне нравилось это… Привык. Влюбился — так можно сказать. Не в сестру, а в её истории. Даже хотел на диктофон записать их. Но она не позволила. И вот, понимаешь, сейчас уже я привычку эту поборол. А она нарочно мне рассказывает. Следит за моей реакцией: встанет у меня, или нет.
— Ну и как, встаёт?
— Да ты знаешь… последнее время уже почти нет.
— Ну и слава тебе яйца.
— Не скажи… Сестра издевается: говорит, что я из-за тренировок силу мужскую потерял.
— Не бери в голову. Гонит она.
— Да я знаю, что гонит. Но всё равно обидно.
Митя убрал инструменты. Мешок медленно раскачивался. Тихо щелкали звенья цепи. Маленькое круглое зеркало на стене покрылось испариной.
Вечерняя тренировка в клубе закончилась, и ребята двинулись в душевые. В зале остались Костя, Митя и Наталья. Из стереосистемы на гимнастической скамье разливалась гитара:
Мне не надо женщин, мне не надо славы,
Заберите всё, чем быдло дорожит.
Заберите злато и орлов двуглавых,
Но отдайте то, что мне принадлежит.
