— Нет… это один местный больной написал.
— Бляха-муха, что за больной такой? Новый хахаль твой, что ли?
— Не надо пошлости, Костя.
— Как ты меня назвала?
— Костя. Так тебя звали до того… до того, как ты меня встретил.
Молчал опять.
В голове гудело.
— И вот что я тебе скажу: вали-ка ты отсюда подальше. Баб одиноких кругом полно: спрос на тебя будет. Ты хоть и радиоактивный, но не под черножопых же приличным бабам ложиться? А ебать ты мастак, это я помню. У меня, если хочешь знать, при виде тебя трусы сразу намокли…
— Слушай, а давай это… подрочим друг на друга, а? Раз нам иначе нельзя…
— А ну, не дури, — она схватила его за запястья, — хуй её знает, как эта бомба работает. Рисковать мы не будем: я так решила! Тема закрыта, точка. И уезжай, я прошу тебя. Так нам обоим будет легче.
— А ты… ты что, хочешь сказать, ты здесь жить останешься? — насмешливо высвободился.
— А почему нет?..
Стрелка настенных часов щёлкнула.
— Ты что, сука, издеваться надо мной вздумала? — почесав в паху, тихо поинтересовался Румбо.
— Отвали, я сказала. А то хуже будет! — она вдруг брызнула ему в лицо газом из баллончика и пронзительно засвистела в свисток.
Он успел заслониться.
Сопротивляться не хотелось: к чему?
Топот, брань, грубые объятья санитаров.
Он обвис на их жёстких суетливых телах.
Было больно, но боль отошла на второй план, словно не его в гематомах и ссадинах волокли по больничному коридору, кололи иглами, успокаивали, укладывали на каталку и везли куда-то.
Он очнулся с ватой в голове и непослушным телом.
Ощупал повязки, вдохнул сладковатую вонь: больница.
Первым делом:
Встал, прихрамывая дошёл до приоткрытой двери туалета. Закружилась голова: опёрся рукой о батарею. Горячая? Неясно: настройка ощущений сбита.
Вышел в коридор, но сразу несколько человек в белом, что сидели в освященном помещении за стеклом уверенно двинулись навстречу.
Ещё слишком слаб: покалечат.
Остановился, устремив в них лучи из багровых зрачков, но энергии не хватало: санитары получили дозу, но, будучи на адреналине, продолжали движение.
Вернули под руки в палату.
Опять внутривенно.
Отрубился.
Пришёл в себя ночью.
Холодное сияние лампы дневного света над соседней кроватью.
Встал, размял конечности.
Итак, она отказалась от него.
С одной стороны, спасся от смерти, но с другой…
Она смогла отказаться: значит, не так он ей был и дорог.
Она смогла отказаться: она выбрала жизнь.
Значит, не любит она его больше жизни, и не роман у них был, а непродолжительный контакт гениталий.
Не воспламенил он в ней страсть: ушла к мужчинам из завтра.
Вечно молодая, вечно хотящая.
Половина бомбы.
Половина бомбы — это 3оя, а половина женщины что означает? Четверть?
А ведь он ебал половину женщины.
Но раз так легла карта, значит, в планах Ада и эта развязка была предусмотрена?
На следующий день он незаметно выскользнул из палаты и принялся за поиски, но тщетно: 3оя исчезла.
Вот тебе и раз: встретил — и тотчас потерял.
И даже не в Красной Комнате.
Что ж, пойти в город искать её? Остаться в этом пошло-придурковатом мире гонщиков-зомби и ядовитых жаб?
Соприкосновение с реальностью, похожей на землю во рту.
Нет.
А ведь он здесь родился.
Здесь прошли и его детство и юность.
Первый удар в морду, первая затяжка, первый глоток, первая ебля.
В чём разница? Теперь сразу и не поймёшь. Да и
Путь у каждого свой, но все они — сойдутся в вершине, как пороховые горошины, забиваемые в гильзу пыжом.
Сжечь себя — чтобы вернуть в этот мир свет.
Лететь на огонь, лучась счастьем.
Раздуть своим прахом печь Новой Звезды.
Решение было очевидным: бежать. В любом случае, его наверняка ищут. То, что не пришли ещё сюда — вопрос времени: сам факт, что его оформили в стационар без документов и не сообщили, о полночном визитёре с топором куда следует, остаётся, очевидно, отнести на счёт 3ои.
Но куда она могла скрыться?