Вижу узкие стены. Вытянутое помещение: как обрубок коридора.
Здесь кроме меня ещё двое: один — штуцер с лицом из матовой фольги, второй — гайка, изящной, но малобюджетной категории. Штуцер выпиливает про какого-то доктора; гайка слушает, кивая и изредка приговаривая:
— Yes, — оголяя при этом мандибулы.
— Доктор @ считает, что переплавленный румбо — наиболее удачно мотивированный снаряд био- воздействия. Он, по сути, пользуется привилегией сословия насыщенных руд. Хотя и не раз случалось, что в результате переплавки румбо мог восстановиться с бракованной матрицей, в мозговой карте могут быть обрушения.
— Yes, — кивает на меня гайка.
— Да, напримеррр, этот… — штуцер подсасывается и сканирует:
— Эй, ты очнулся?
<Это он мне?>
— Ты очнулся, мартын?
Мигаю в знак подтверждения.
— Ни болта ты не очнулся, дружок. Ты очнёшься, когда по башке как следует получишь — вот тогда ты очнёшься. — сверлит он, но я не ощущаю угрозы.
— Yes, — мерцает женщина.
Стены помещения начинают светиться голубым перламутром.
Да, некисло меня поимели.
— Как тебя зовут? — спрашивает штуцер.
— Елдоп.
— Добро пожаловать в наш восстановленный после переплавки коллектив; я — Дрозд. Ефим Тимофеевич.
— Мамочка, — щерится его подруга, демонстрируя номер подмышкой. — Ну, что, Елдоп, как самочувствие?
— Функционально. — вкручиваюсь в помещение. — Не знаю, кто вы, но, прошу вас, объясните хотя бы вкратце, что происходит, и какова моя роль во всём этом… алхимическом чуде?
— Чудо… что ты понимаешь в чудесах алхимии? — беззлобно скрежещет Дрозд, — Нас только что собрали вместе, а теперь начинается второй этап плавки.
— Разве…
— Это было самое лёгкое — переплавка базового уровня. Теперь пойдут плавки тонких тел. За ними — этапы восстановления: вот когда хлебнём лиха.
— Yes, — кивает Мамочка.
— Постойте, — я соскальзываю к ним вплотную, упираясь грудью.
Тела их не лгут.
— Ты, Елдоп, очнулся только сейчас, а мы — сидим тут уже пару фаз… Успели «углы» подстроить: восстанавливает на раз, если сплав чистый. — Ефим Тимофеевич усаживает меня напротив и делает о-п. («обтекаемое проникновение» —
Мозговая карта начинает раскручиваться, лошадиными силами наливается нижний торс и ментальное отождествление.
Я вспоминаю, что хотя меня и зовут Елдопом, имя это — не моё настоящее. Настоящее моё имя: Елдомкрат Джазгубыль, а служебное — Гобонзищенко; и что я перемещаюсь сквозь уровни, чтобы обогатить свой сплав ураном и ртутью.
— Я просчитал «углы», — Дрозд вытягивает моё внимание вспышкой, — мы будем сидеть в этой камере, покуда все не очнутся. Я очнулся первым. За мной — Мамочка. Теперь ты. Так что пора на выход.
— Куда? — спрашиваю я машинально, хотя и так ясно: куда угодно, только не куда ожидаешь.
Переплавка напоминает в чём-то циркульный поезд, вот оно что: торец помещения расползается, и мы, газуя от напряжения, сползаем по жирному стержню.
Впереди пологая равнина; предыдущее убежище представляет собой род трубокоридора, ведущего из цистерны, установленной на высоких опорах.
Дрозд клюёт бритву, Мамочка тоже почёсывает дёсны… я и сам не прочь подзарядиться — только не хочу сознаваться в этом из-за штуцерской гордости.
Сейчас бы homo живёхонького, с юношеской силой чувств, с трепещущим как от ударов тока очком, едва расчехлившего фольгу на гениталиях. Хотя, при чём тут фольга? у homo фольги не бывает — у них это… белок, мясо.
— Ну, что, Елдоп? Какие будут предложения?
К этому моменту я чётко реинсталлирую, что ни в коем случае не должен сообщать им своё настоящее имя.
Это будет непросто: Елдом и Елдоп — имена созвучные, и в семье мать часто называла меня именно Елдопом, а отец дразнил еще Елдославом Елдометровичем.
Какие предложения…
— Давайте прежде всего озаботимся едой, а не елдой, — предлагаю я, — нет смысла скрывать очевидное: без подпитки мы — ржа. И никакая переплавка не поможет.
— Yes, — поддерживает Мамочка.
Я канифолю её резьбу с продолжительным скрежетом, но Ефим Тимофеевич вмешивается:
— Сейчас всё дело в молекулах. Где по молекуле зарок, — там новый уровень. Про заговор ментовской ноги слыхал?
Мы шелушим сектора и меняемся данными.
— Прямота BB всегда умиляет, — гудит Дрозд, — мы, уважаемые, можем зарядиться гораздо более простым способом: если разойдёмся сейчас врозь — каждый в сторону своего сектора. Я отсканировал этот путь через сохранившиеся с прошлого плана фильтры.
— Но разве нас собирали втроём в той комнате, чтобы затем мы расстались? — шелестит Мамочка.
— Почему мы обязаны следовать их планам? — сверлит Тимофеевич, — логично предположить, что внешние силы рассчитывают на наши совместные действия в воплощённом уровне. Поэтому самое время распределиться для синхронной блокировки: разойдёмся в противоположные стороны, и если моя догадка верна, очень скоро мы снова встретимся, и наши батареи будет полны…
— Чтобы замести ментальный след, сдвинем по сектору, — предлагаю я, перенастраивая целку.
— Принято!
Мы поворачиваемся друг к другу спинами и соскальзываем в стороны.
Поначалу я не чувствую ничего, кроме отупения.
Некоторая усталость присутствует, но я знаю, что усталость — это атавизм.
Уставать могут люди. Румбо — не устают никогда.
«Потому что мы железные: стоим, либо падаем замертво».
А мне нужно — всего лишь двигаться. Вперёд, в полосу тумана на горизонте; размеренно, не торопясь…
— Да что, в самом деле, за хуйня такая, — думается мне, — на хуй всё… на хуй эти вечерние посиделки с бледноголовыми… на хуй капризы: подай бельё, потуши свет… на хуй балерину в динамической трубе, на хуй споры, на хуй лохмотья… свисающие лохмотья, старые драные, которым сам чёрт не брат…
Что я несу?
Откровенную чушь какую-то.
А надо-то мне всего лишь — двигаться.
Ловить волну. Подсосаться к волне всего лишь.
Я перемещаю тело. А тело — не перемещается. Очень тяжело им двигать: каждому предстоит встретиться когда-нибудь с этим чувством. Даже несмотря на то, что железным всё нипочём — кажется
