— Здесь твоя свекровь тебе ни чем не может помочь, — сказала бабушка. — Будешь смотреть за детьми и ждать.
— Но я все равно прошу вас, мама, я хочу вернуться сюда с детьми, — сказала мама.
— Ты не сможешь жить в этом пыльном доме, полном привидений и воров, с двумя детьми, — сказала бабушка.
— Мамочка, — сказала мама. — Как мы хорошо жили здесь втроем в последние годы жизни отца, после того, как мои сестры вышли замуж и уехали!
— А ты весь день смотрела старые папины журналы, Мебруре, красавица моя!
— Я растоплю внизу большую печь, этот дом за два дня прогреется.
— Я тебе говорила — не выходи за него замуж, — сказала бабушка.
— Я найду кого-нибудь и мы всю пыль и грязь в доме за два дня уберем, — сказала мама.
— Я в дом этих служанок-воровок не впущу, — сказала бабушка. — Да и к тому же, чтобы подмести пыль в этом доме и смести паутину, тебе понадобится полгода. А к этому времени твой витающий в облаках муж вернется домой.
— Это ваше последнее слово, мама? — спросила мама.
— Мебруре, милая моя, красивая моя девочка, если ты заберешь детей и придешь сюда, на что мы будем обе жить?
— Мамочка, я сколько раз просила, умоляла продать тот участок в Бебеке, прежде чем его конфискуют!
— Я не собираюсь ходить по кадастровым управлениям и раздавать бесчестным людишкам свою фотографию и подпись.
— Мамочка, чтобы вы так не говорили, мы со старшей сестрой привели нотариуса прямо домой, — сказала мама, повысив голос.
— Я никогда не доверяла нотариусам, никогда, — сказала бабушка. — У него по лицу видно, что он — мошенник. Может, он и нотариусом-то не был. Не кричи так на меня!
— Хорошо мама, не буду! — ответила мама. И крикнула нам из комнаты: — Дети, дети, собирайтесь, мы уходим.
— Постой, куда ты? — спросила бабушка. — Мы же даже толком не поболтали.
— Мы вам не нужны, мама, — прошептала мама.
— Возьми лукум для детей.
— Им не надо есть сладкое до обеда, — сказала мама и, выйдя из комнаты, вошла в комнату напротив. — Кто раскидал эти картинки? Немедленно соберите. А ты ему помоги, — велела она брату.
Пока я молча собирал вкладыши, мама, открыв старые сундуки, смотрела на детские платья, тюлевые занавески, коробки. От пыли на черном корпусе швейной машины с педалью у меня жгло в носу, слезились глаза, пыль забивалась мне в горло.
Когда мы мыли руки в маленькой уборной, бабушка стала мягко упрашивать:
— Мебруре, милая моя, возьми этот чайник, ты его очень любишь, так что бери, — сказала она. — Это моей маме привез дедушка, когда был губернатором в Дамаске. Из самого Китая. Возьми, пожалуйста.
— Мамочка, я у вас больше ничего не хочу брать, — сказала мама. — Поставьте его в шкаф, а то разобьете. Ну что, дети, поцелуйте бабушке руку.
— Мебруре, милая моя, красавица моя, смотри, не сердись на свою несчастную мать, — сказала бабушка, протягивая нам руку для поцелуя. — Хотя бы не забывай меня навещать, не оставляй меня здесь одну.
Быстро спустившись по лестнице, мы втроем открыли большую железную дверь и на улице увидели замечательное солнце, мы вдохнули совершенно чистый воздух.
— Хорошо закрывайте дверь! — прокричала бабушка сверху. — Мебруре, приходи еще раз на этой неделе, ладно?
Мы шли молча, держа маму за руку. До тех пор, пока стоявший на кольце трамвай не тронулся с места, мы молчали, слушая разговоры и покашливание других пассажиров. Когда трамвай поехал, мы с братом пробрались к переднему сиденью, откуда видно вагоновожатого, и начали играть в «снизу-сверху». Я смог отыграть обратно кое-что из проигранного. Я обрадовался, игра стала интереснее, ставки повысились, и я начал быстро проигрывать. На остановке брат сказал:
— За все твои оставшиеся вкладыши я ставлю пятнадцать.
Я сыграл и проиграл все. Украдкой вынув два вкладыша, я отдал всю пачку брату и пошел к маме на задний ряд. Я не плакал. Я печально смотрел в окно, как трамвай медленно проезжает мимо галантерейных лавок, пекарен, шатров торговцев молочным киселем, которых теперь уже нет и в помине, мимо кинотеатра «Тан», где мы смотрели итальянские фильмы с Масисом и Геркулесом, мимо мальчишек, торгующих у стен старыми комиксами, парикмахера с острыми ножницами, которых я боялся, и уличного сумасшедшего, всегда стоявшего у дверей парикмахерской.
Мы вышли из трамвая на остановки Харбие. Пока мы шли домой, молчание брата, очень довольного своей жизнью, сводило меня с ума. Я вытащил из кармана вкладыш с Линдбергом. Он впервые видел этот вкладыш.
— 91 Линдберг! — прочитал он взволнованно. — Со своим самолетом, перелетевшем через Атлантику! Где ты его достал?
— Мне вчера не делали прививку, — сказал я. — Я пришел рано домой и видел папу, до того как он уехал. Папа мне купил.
— Тогда половина моя, — сказал он. И мы договорились о последней игре на все оставшиеся вкладыши. Брат подпрыгнул, чтобы выхватил у меня вкладыш из рук, но не сумел. Он поймал меня за запястье и начал выкручивать его, но тут я два раза пнул его по ноге. Мы начали драться.
— Хватит! — закричала мама. — Перестаньте! Мы на улице!
Мы остановились. Мимо нас прошел человек в галстуке и дама в шляпе. Мне стало очень стыдно, что мы подрались на улице. Брат сделал два шага и опустился на землю:
— Очень болит, — сказал он, держась за ногу.
— Вставай, — прошептала мама. — Давай, вставай. Все смотрят на нас.
Брат встал и пошел, хромая, как раненные солдаты в кино. Я боялся, что ему действительно больно, но смотреть на него мне было приятно. Он прошел немного, не говоря ни слова, а потом сказал мне:
— Дома я тебе покажу. — И повернулся к маме: — Мама, а Али прививку не делали.
— Делали, мама.
— Замолчите! — закричала мама.
Мы дошли до дома. Чтобы перейти на нашу сторону, подождали, пока проедет трамвай, следовавший в Мачку. За ним проехали грузовик, шумный автобус из Бешикташа, окутанный клубами выхлопного газа, а с противоположного конца улицы проехал «дезото» гиацинтового цвета. И тут я увидел, что дядя смотрит из окна на улицу. Нас он не заметил; он смотрел на проезжающие машины. А я долго смотрел на него.
Машины давно проехали. Я повернулся к маме, чтобы спросить, почему она все еще держит нас за руки и не переходит улицу, — я вдруг увидел, что она тихонько плачет.
ЧЕМОДАН МОЕГО ОТЦА
За два года до смерти отец отдал мне маленький чемодан, заполненный его записками, заметками, рукописями и тетрадями. И, как всегда насмешливо, сказал, что хочет, чтобы я прочитал все это после него, то есть после его смерти.
— Посмотри, — сказал он, слегка смущаясь, — может быть, там окажется что-нибудь полезное. Может, выберешь что-нибудь и издашь.
Мы были у меня в рабочей квартире, среди шкафов с книгами. Отец растерянно бродил по комнате, глядя по сторонам, не зная, куда ему положить свой чемодан, — так человек хочет избавиться от тяжкого груза — очень личного, приносящего боль. А потом аккуратно положил его в неприметный угол. Как только он это сделал, мы как-то успокоились, вернувшись к обыденным делам. Мы, как всегда, поболтали о том о
