Но Элеонора Вайн прилипнет — не отлепишь.
— Ты мог бы стать таким привлекательным молодым человеком! Надо только эти синяки и ссадины залечить. Зачем тебе всякая дешевка? Я видела, как ты ухлестывал за той девицей! А ведь ты не хуже меня понимаешь: если твоя мать узнает, тебе несладко придется.
Я слегка вздрогнул при этих словах, но все же произнес невозмутимо:
— Не понимаю, кого вы имеете в виду.
— Ту девицу из «Розовой зебры». Ну, такую, с ног до головы в татуировках.
— Бетан? — изумился я. — Да она ненавидит меня!
Приподняв бровь, похожую на проволочку, Элеонора заметила:
— И все-таки вы называете друг друга по именам.
— Да я почти с ней не разговариваю, разве что любимый «Эрл грей» заказываю.
— Ну, я-то слышала кое-что другое, — возразила Элеонора.
И это тоже наверняка Терри. Она иногда бывает в «Зебре». По-моему, она вообще за мной следит. Во всяком случае, мне становится все труднее избегать этой девицы.
— Уверяю вас, Бетан совершенно не в моем вкусе, — решил я поставить точку.
Тут Элеонора, судя по всему, несколько успокоилась, и на ее хищном, алчном лице вновь появилось шаловливое выражение.
— Значит… ты подумаешь о моих словах? Учти: такая девушка, как наша Терри, не станет ждать вечно. Тебе надо поторопиться…
— Хорошо, я подумаю, — ответил я с тяжким вздохом.
Она посмотрела на меня с явным одобрением.
— Я знала, что ты мальчик здравомыслящий. А теперь… я, пожалуй, пойду. Твоей матери пора на занятия в танцкласс. Но держи меня в курсе, хорошо? И помни, что, как известно…
Мне стало интересно, какое клише она использует на этот раз. «Кто не рискует, тот не пьет шампанское»? Или «Куй железо, пока горячо»?
Но закончить фразу Элеонора не успела: в этот момент вошла мать — вся в черном, на платье блестки, туфли на шестидюймовых каблуках. Вот уж не завидую ее партнеру!
— Элеонора! Какой приятный сюрприз!
— Мы тут немного поболтали с Би-Би, — сообщила гостья.
— Как мило.
Мне показалось, что мать подозрительно прищурилась.
— Меня удивляет, что у него до сих пор нет подружки. — Элеонора искоса взглянула на меня и снова повернулась к матери. — Клянусь, если б я была лет на двадцать моложе, я бы сама вышла за него замуж!
Я прикинул, какова будет миссис Вайн в голубых тонах — к примеру, в мешке для перевозки трупов. Ей явно пошло бы.
— Вот именно, — согласилась мать.
Полагаю, миссис Вайн действительно желает мне добра, хотя, по-моему, совершенно не понимает, во что ввязывается. Она просто пытается сделать как лучше — в точности как и моя мать. Но эта «наша Терри», как она выражается, вряд ли может стать предметом чьих-то мечтаний. И потом, у меня нет времени на дурацкие ухаживания. Я хочу поймать совсем другую рыбку.
Миссис Вайн одарила меня гримаской, которая, как я догадался, означала ласковую улыбку.
— Ты не подбросишь меня домой? Я могла бы и прогуляться, но раз уж ты все равно повезешь маму…
— Конечно, конечно, — поспешно отозвался я.
5
Он называет ее миссис Химик-Блю. Гигиена и аккуратность — вот главная ее забота, которая за последние пятнадцать лет превратилась почти в манию, люди даже подшучивать над ней перестали. Печенье она ест только над раковиной, окна моет каждый день, пыль вытирает по десять, а то и по двадцать раз на дню, украшения на каминной полке переставляет каждые четверть часа. Она всегда чрезвычайно гордилась своим домом. «Какое странное выражение», — думает он, вспоминая, каким он знал этот дом и как она следила за приходящей прислугой, его матерью: руки стиснуты в отчаянии, на лице застыла тревога — а вдруг посудное полотенце, не дай бог, будет брошено кое-как, или коврик у двери будет лежать чуть криво, или на большом ковре в гостиной останется пылинка, или безделушки на каминной полке будут расставлены неправильно?
Мистер Химик-Блю давным-давно сбежал от нее, прихватив с собой их сына-подростка. Возможно, порой она чуточку жалеет об этом, но ведь дети всегда создают столько беспорядка, они ужасно неряшливы; и потом, ей так и не удалось заставить мужа понять, до какой степени приходящая прислуга все осложняет, ведь она не только не снимает с хозяйки забот, а, наоборот, прибавляет — нужно присматривать за чужим человеком в доме, повсюду оставляющим следы пальцев; нет, она, конечно, понимает, что эта женщина и ее сынок, этот милый маленький мальчик, ни в чем не виноваты, но их присутствие невыносимо для нее, так что в итоге им все-таки придется покинуть ее дом…
С тех пор ситуация только усугубилась. Просто некому стало держать ее в узде. И одержимость чистотой полностью подчинила себе всю ее жизнь. Ее уже не удовлетворял безупречный порядок в доме, где не было ни пятнышка, ни пылинки; она поднялась на новый уровень, перейдя к бесконечному мытью рук с использованием почти токсичных доз листерина. С юных лет она была несколько невротичной, да и пятнадцать лет увлечения алкоголем и антидепрессантами тоже не лучшим образом на ней сказались, так что теперь, в свои пятьдесят девять, она постоянно вздрагивала и дергалась, у нее был тик, нервная система не годилась ни к черту; странно, что жизнь еще теплилась в этом комке нервов, лишь слегка прикрытом поношенной плотью.
Никто по ней скучать не будет, уверяет себя Голубоглазый. Многие, напротив, вздохнут с облегчением. Ее родные получат неожиданный подарок, например, ее сын, который бывает здесь раза два в год и которому невыносимо видеть мать такой; или ее муж, который еще больше от нее отдалился, а потому его вина разрослась в ее мыслях подобно раковой опухоли; или ее племянница, которая в отчаянии из-за того, что тетка постоянно вмешивается в ее жизнь и по доброте душевной предпринимает чудовищные попытки выдать ее замуж за какого-нибудь «милого молодого человека»…
И потом, она заслуживает смерти хотя бы за то, что столько времени своей жизни потратила напрасно; за солнечные деньки, бессмысленно проведенные в закрытом помещении, за невысказанные слова, за незамеченные улыбки — за все те вещи, которые она могла бы совершить, если б не одно «но»…
А теперь ее поддерживают только сплетни. Сплетни, слухи и всевозможные предположения, которые ползут от нее по телефону, точно тля по плющу. Прячась за тюлевыми занавесками, она все видит и примечает. Ничто не пройдет мимо, ни одна крошка человеческой слабости не упадет незамеченной, без ее комментариев не обойдется ни одно преступление, ни одна даже самая мелкая тайна, ни одно даже самое пустяковое отклонение от правил. Ничто не ускользнет от ее пристального внимания. Никто не избегнет ее суда. Неужели ей хоть иногда не хочется отложить все это в сторону, настежь растворить двери и вдохнуть свежего воздуха? Неужели она никогда не задумывается о том, что за ее помешанностью на чистоте
