Но тот оккультный отзвук в моем окружении никогда не был преобладающим. Характеризуя город в целом и мою семью в частности, следовало бы говорить о нарочито трезвой и подчеркнуто традиционной закваске, присущей ганзейским деловым кругам. Поэтому неудивительно, что мой отец решил вырастить коммерсанта. По окончании школы он устроил меня в солидную гамбургскую фирму, занимавшуюся экспортом-импортом. Вне всяких сомнений, он это сделал из лучших побуждений, фирма вполне подходила для моего обучения коммерции. Пройдя такую школу, ябы смог, когда настало бы для этого время, взять в свои руки дела нашей собственной фирмы. Однако отец не учел моего глубоко отвращения к торговле. И вместо того, чтобы занять свой неоплачиваемый пост практиканта, я сбежал в глухую деревню, служившую тогда прибежищем для художников, чтобы воспользоваться наставлениями своего старого учителя Пауля Лихтварка, побуждавшего меня посвятить жизнь искусству. В конце концов мое упорство победило, и после многих месяцев споров отец неожиданно уступил. Он разрешил мне записаться в новый Ганзейский институт изобразительных искусств, согласившись платить за мое обучение.
Когда же год спустя я показал свои рисунки, акварели, скульптуры и маски директору Гамбургской школы искусств, он предложил мне поступить в один из классов этой школы. Там я работал под руководством Иоганна Боссарда и научился от него многим полезным приемам. Но вскоре у меня возникло ощущение, что в этих классах я ничего не получаю, и я перестал посещать школу, всецело отдавшись собственному творчеству.
Начало Первой мировой войны застало меня врасплох. К счастью, я получил по болезни отсрочку от призыва и какое-то время продолжал свои занятия. Большинство моих школьных товарищей на волне патриотического энтузиазма записалось добровольцами, всех их наскоро обучили и отправили на фронт, и они полегли под Лангемарком, Ипром или на полях России. Школа постепенно опустела. Наконец и меня призвали. Ни ходатайства влиятельных друзей, ни заступничество моего профессора Иоганна Боссарда не спасли меня от военной муштры и армейских казарм. В начале 1917 года я получил ранение, а затем заразился сыпным тифом. Из армии меня уволили и отправили отбывать трудовую повинность на оптическую фабрику.
В свободные часы я снова смог заниматься любимым делом. Настоящее облегчение пришло, когда я близ Альстера снял небольшую мастерскую, где мог спокойно работать. Никогда еще жизнь не казалась такой содержательной, желанной, полновесной, как в той скудно обставленной мастерской.
И все же я тосковал по одиночеству, стремился понадежней укрыться от современной цивилизации. Порой даже подумывал вступить в какой-нибудь орден, надеясь в монастырском затворничестве обрести досуг для своих артистических и научных занятий. В тоже время я постоянно задавался вопросом — излечит ли мою душу простая перемена обстановки. Мое прошлое мне представлялось бессмысленным, будущее пугало своей неопределенностью. В этот и в последующие кризисы я находил утешение и поддержку в астрологии. По главным созвездиям своего гороскопа я смог понять, для чего такие кризисы нужны и когда они пройдут. По правде сказать, астрология научила меня разбираться в жизни и согласовывать ее со своими целями.
Но только после знакомства с Генрихом Франком, владельцем ресторана, а в прошлом художника, я по-настоящему и всерьез обратился к астрологии. Суховатая фигура, длинная белоснежная борода и волосы до плеч сразу привлекли мое внимание к этому человеку, едва я увидел его на одном из астрологических собраний. В то время он вычислял эфемериды, или таблицы положений небесных светил, и любезно согласился обучать и меня этому сложному делу. У него была большая библиотека древних астрологических и мистических книг. С его помощью я научился производить астрономические и астрологические вычисления и составлять гороскопы, не прибегая к английским эфемеридам, которые в ту пору уже были известны в Германии. Любой гороскоп можно было составить исключительно математически, не прибегая к таблицам домов. Помимо собственной библиотеки Генрих Франк располагал перечнем старинных астрологических трудов, имевшихся в Гамбургской государственной библиотеке и в Королевской библиотеке в Берлине, так что мне не составляло труда заполучить любую из нужных книг.
Между тем мой образ жизни вольного художника, которым я так дорожил, оказался под угрозой. Война была на исходе. На экономику уже ложились первые зловещие тени инфляции. Больше я не мог рассчитывать на существенную помощь отца. И вообще я предпочел бы от него не зависеть, к тому же его фирма испытывала серьезные финансовые затруднения. Но даже те немногие из клиентов, которых мне удавалось заполучить, оказывались неплатежеспособными.
Мои астрологические изыскания в то время тесно переплетались с артистической работой. Когда я уставал лепить, писать холсты или рисовать, астрология помогала мне вернуть интерес к жизни. Но я еще не сознавал, что благодаря своим астрологическим познаниям смогу зарабатывать на жизнь. И конечно же, мои возможности в этой сфере все еще были достаточно скромными. Для своих первых экспериментов в толковании созвездий я, подобно подопытным свинкам, использовал близких друзей и родственников. Вскоре я с удивлением обнаружил, что индивидуальные гороскопы поразительно совпадают с характером, способностями и житейскими обстоятельствами тех лиц, к которым они относились. Это придало мне смелости составить и проанализировать другие гороскопы. Я раздобыл точные даты рождения исторических деятелей, чьи жизни были превосходно документированы, таких как Гете, кайзер Вильгельм I, принц Отто фон Бисмарк, император Максимилиан, Микельанджело. Эти изыскания мне очень много дали. Вполне допускаю, что можно стать отменным астрологом и историком, анализируя гороскопы знаменитостей, при этом не испытывая личного сопереживания.
Но что действительно увлекательно, так это составлять гороскоп здравствующему человеку, которого прекрасно знаешь и которому на основе данных о его рождении ты предсказываешь его судьбу. Разумеется, страшно, когда тебе приходится предрекать болезнь или смерть. Гороскоп моего младшего брата предсказал ему серьезную рану и утрату конечности. Об этом я сообщил ему еще в 1913 году. Никто этого тогда не принял всерьез. Но в 1915 году в окопах брат был ранен шрапнелью, перенес несколько операций, в результате которых потерял правую ногу.
В казармах, где время обычно растрачивается на карты и пьянство, у меня оказалось достаточно досуга и возможностей для проверки своих астрологических знаний. Это было всего-навсего приятное времяпрепровождение, тем не менее оно помогло мне обрести астрологическую клиентуру. Многие из моих фронтовых товарищей и те, с кем позже лежал в лазарете, те, чьи гороскопы я составлял ради забавы или любопытства, после войны писали мне письма, испрашивали новых предсказаний. Вместе с тем завелась у меня особая клиентура из тех людей, которых встретишь в приемных астрологов после каждой войны, катастрофы. Это несчастные матери, потерявшие сыновей на полях сражений, матери летчиков, чьи самолеты были сбиты, а сами они считались без вести пропавшими, это жены, желавшие знать, вернутся ли и когда их мужья из плена. Наконец, были просто женщины, приходившие ко мне со своими печалями.
Я был довольно молод, и хотя из своего собственного гороскопа знал, что доверие, оказываемое мне совершенно незнакомыми людьми, следует принимать как должное при моей профессии, все же меня постоянно охватывало сострадание к этим несчастным.
Их личные невзгоды усугублялись всеобщими политическими неурядицами. Немцы проиграли войну, имперская помпезность канула в прошлое, политически незрелые люди оказались захваченными ноябрьской революцией 1918 года, инфляция разрасталась, лопались солидные фирмы, самоубийства становились обычным делом. В тот период небывалой экономической и политической напряженности процветали гипноз, месмеризм, ясновидение и любая другая форма оккультизма[1]. Такого рода увлечения всегда идут по следам катастроф. В послевоенной Германии гипнотизеры, ясновидцы и чтецы мыслей вдруг стали собирать огромные залы публики. Вряд ли тогда существовало какое-либо увеселительное заведение — мюзик-холл или кабаре — где бы посетителей не развлекали телепатическими сеансами. На подобные представления публику зазывали огромные плакаты и объявления в газетах: «Чудо-парапсихолог», «Женщина с тысячей глаз» (мадам Кароли в цирке Буша), «Великая Тайна, или Высшее достижение оккультных наук», «Женщина, которая все расскажет» и т. п. Не знаю, было ли это сплошным надувательством, обманом, но пресса и публика такие представления находили забавными. Мне претил этот шабаш оккультизма, и чем чаще подобные вещи обсуждались на публике, тем упорнее я уединялся в своей мастерской.
Весной и летом 1919 года происходили волнения и беспорядки. Иногда стычки между рабочими и полицией я мог наблюдать прямо из окон моей мастерской. Я старался не обращать на это внимания и
