– А ты-то где был?
– Зване Починковне, Свентаниной вестнице, на подмог побежал. Свентанин чертог от Яросветова как раз по другую сторону от Сварогова капища. Все зря, псица, ноги уж не те, отбегался, всех ее питомок нуиты свели. А обратно прибег, только и увидел, как остатнюю мудрость нашу ветер искрами уносит.
– Альдейгья искони славится медом, мехами, и красивыми женщинами, – заметил Горм. – Вон, например.
Статная купчиха в шубе с воротником и опушкой из харзы шарахнулась от Хана с Кривым, вступила в лужу, потеряла равновесие, и упала бы, не подхвати ее под руки чернавка в шерстяной вотоле[58] поверх свиты и с холщовой сумкой через плечо. Тут хозяйка и служанка увидели Горма и Быляту. Две пары ярко-синих глаз вперились в старца и молодого воина.
– Былята свет Прилукович, что еще за напасть Чернобог на нас послал? – скорее возмущенно, чем испуганно, спросила купчиха.
– Курумов челядин да его же щенок, – жрец указал на Горма.
– Да не в обиду, – Горм поклонился.
– Как, как величать тебя, звероватой челяди хозяин? – немного менее недовольно продолжила купчиха, выбравшись из лужи.
– Курум я, а тебя как величать? Прости, что Кривой тебя с шагу сбил.
– Величай Поладой. Будет время, заходи рассказать, где такое пугалище с таким псищем нашел, да меда испить, – купчиха подошла к двери покоя и четыре раза стукнула. После недолгой задержки, дверь со скрипом полуоткрылась, и Полада проскользнула внутрь. Чернавка грязно подмигнула Горму и проследовала за ней.
– Так что всех красавиц не свезли, – заметил «Курум.»
– Этих двух блудниц светописанных кто б угнал, я б долго не горевал. Угонщик, вот тот бы скоро закручинился. Да ведь нет, нуитов, тех потаскунья в мехах медом не корми, а всегда только дай Свентанину дщерь невинную в увоз. Вот помню, лет тридцать тому было дело. Приходили из доней с ватагой Хер да Кнут…
Горм чуть не поперхнулся. Чтобы не выдать волнения, он принялся разглядывать двух синиц, прилетевших клевать сало, висевшее на нитке перед окном на верхнем ярусе Поладиного покоя. Изнутри, прижав нос к стеклу, на возню кругленьких птичек с маленькими клювиками и цепкими лапками завороженно смотрела девочка. Горм вспомнил Асу и Хельги за подобным же занятием, улыбнулся, и уже спокойнее продолжал слушать.
– Вроде, псица, торговать пришли. Шкуры ушкуевы привезли, кость моржовую, на куниц да соболей меняли… А как ушли, Звана без лучшей ученицы оказалась – дони дряннущие свезли…
Извлечение мозга из оленьей кости шло у Кривого туго – то ли кость была слишком тонкой, то ли палец слишком толстым. Кривой взял кость в зубы и осторожно сжал челюсти. Под давлением, мозг вылетел из кости – в предусмотрительно разинутую собачью пасть. Кривой неодобрительно посмотрел на Хана, порылся под собой, торжествующе вытащил еще одну берцовую кость с изрядным количеством мяса, и принялся шумно грызть. Хан горестно опустил морду на передние лапы.
– А еще что помнишь про тех доней? Кнут да..?
– Хер… Наверняка все записано было, – Былята удрученно развел руками. – Спроси Звану, может, она что скажет. А зачем тебе?
– Праздное любопытство, уж больно имена нелепые. А к Зване надо мне наведаться. Я ведь в Альдейгью со знахарем пришел, с Круто, он тебе грамоту вез, про травы всякие, что в лесах нашел и на себе испытал – от каких запор, от каких понос…
– И куда ж я ее дену?
– Видно, придется хранилище отстраивать.
– Мы отстроим, а они опять сожгут? – рассудил было старец, но вдруг распрямил плечи и воинственно встопорщил бороду. – А вот и нет! Всех дев им не свезть, ни всех грамот не сжечь! Иди в Свентанин чертог за знахаревой грамотой!
– Девочка плохая охотница, – изрек Кривой. – Ни одной птицы не поймала. Ей надо было сало съесть. Кривой бы его съел.
– Сало скорее всего от слона, что утонул в озере. Дня два назад его ветром к берегу у земляного города прибило, посадские уже треть на куски разобрали, – объяснил Былята.
– Надо Кнуру сказать, он ранним летом хотел съесть слона, – вспомнил Горм.
– От тухлой слонятины можно так, псица, окочуриться, что перед смертью о ней неделю просить будешь, – старец нахмурился. – Зерно есть пока, нуиты те склады даже не тронули. Вот олово да серебро китежские – те подчистую свезли.
– Ну, будь здоров, Былята Прилукович, скоро с грамотой вернусь. Кривой, пошли.
Тролль встал во всю косую сажень с лишком своего роста, потянулся, подобрал мешок с костями и потрохами (Горм надеялся, что они принадлежали только животным), и побрел за Гормом в направлении Сварожьего капища. Размашистая иноходь Хана уже разбрызгивала талую воду из луж впереди. Местами из снега вытаивали следы набега – сорванное с кого-то очелье, сломанный меч, мертвый воин со вцепившимся ему в горло мертвым псом с выпущенными кишками… Вслед за Ханом, Кривой обследовал кишки, также признал их недостойными внимания, и побрел дальше, перебирая поршнями, каждый размером с небольшую лодку.
Знаменитое чудо Сварогово о змие больше не существовало. После того, как золото было содрано с идолов бога и его скакуна и вместе с золотой молнией и молотом, разившими змея из черной бронзы, свезены на корабли, Йормунрековы дружинники переставили оставшиеся части местами. Посреди оскверненного капища осталось стоять непотребное чудище с задницей вместо головы верхом на змее, топтавшее поверженного коня, перемазанного калом. Горожане много говорили и об осквернении, и о последовавшем за ним гневе с небес – не просмердив и дня после ухода Йормунрека, чудище загорелось огнем, который не могли потушить ни дождь, ни снег, и было полностью им поглощено.
У слабо дымившихся развалин капища стояло несколько плотников в сукне и овчине с топорами и кузнецов в кожаных свитах, но без молотов. Единственный, у кого за кожаный ремень, перепоясывавший кольчужную рубаху, был заткнут молоток, был Кнур. В руках он держал здоровый, в добрых полсажени, кусок резного, раскрашенного и местами обгоревшего дерева. Рогатая морда с высунутым языком не оставляла сомнений в том, что это было все, что осталось от знаменитой козы с часов на Стрелочной башне. Кузнецы и плотники внимательно слушали, судя по всему, кузнечного цехового старшину, примерно одинакового в высоту, глубину, и ширину, хотя ростом все-таки поменьше Кривого. Еще одной примечательной особенностью этого кузнеца была правая нога, вернее, то, что от колена вниз, вместо ноги была хитровыделанная штука из кожи и стали. Не повышая голоса, старшина говорил так, что его было прекрасно слышно шагов за сто:
– Лучше будет, если все чудо из чугуна отлить. Можно пустолитое сделать, как из бронзы.
– Так опалубку спалим! – перебил его один из плотников, в полушубке поверх затрапезной серой свиты.
– С бронзой твоя опалубка не сгорит? – старшина смерил плотника взглядом. – Гунберн, покажи, что за камень ты из Ервик-города привез!
Один из менее внушительных представителей кузнечного дела пустил по рукам кусок руды с блестящим синим включением, приговаривая:
– Если это в шихту добавить, чугун плавится легче бронзы.
– Так это ж синяя земля! Поприщ[59] сто на юг и в горы, у нас ее полно, – осенило еще одного кузнеца.
– А как чугун-то золотом крыть будешь? – не унимался плотник.
– А в бане под током, чтоб снова воры не содрали.
– Под че-е-ем?
– Ну ты темный… Просто как плотник какой-то! – укоризненно процедил тот же, кто опознал синюю землю.
– А вот кто образец ваять будет? – спросил еще один кузнец. – Ты, Святогор Вепревич?
– Всемила, у нее глаз лучше, – предложил старшина, указывая на одного из цеховиков, который, по
