– Взрывать.
– «И взрывать.» А мама клубок шерсти уронила, и говорит: «Да честный грабеж в сто раз лучше такого сватовства! Он уже Свитью к рукам прибрал, теперь за Танемарк хочет взяться?» И все стали обсуждать, как Йормунрек на тебе женится, а нас всех по одному изведет, как своих брата и дядю. Тех он просто убил, да еще нескольким его родичам Норны уж очень удачно ниточки перерезали, может, кто их под руку с ножницами толкал. Говорят, приколдовывают Йормунреку его дроттары. Так про что же ты все- таки?
– Как раз про это! Что я, дура, или уродина какая-то, чтоб меня сватать только ради того, чтобы побольше земли заграбастать? Йормунрек меня вообще с тех пор, как у нас укрывался, не видел! Сколько – шесть лет? Семь?
– Сестра, поимей совесть! Сама меня корила, что долю кляну – в тебя все молодые воины, кто хоть раз в жизни хоть тень твою видел, влюблены. Вон Карли на корме, он твои следы из земли выкапывает и им поклоняется.
– По правде?
– Ну, может быть, самую малость преувеличил. Только не говори, что не замечала.
– Замечала, что он как-то странно смотрит… Карли малый сообразительный, но такой робкий да неразговорчивый – клещами слова не вытянешь. Но в том-то и дело, что Йормунреку все равно – дура я, не дура…
– Так тогда тебе радоваться надо, что Хёрдакнут решил, чтобы и сватов отказом не обидеть, и чтоб по-Йормунрекову не вышло, что нас с тобой до их приезда в Йорвик послали, вроде как с Адальстейном о замужестве толковать. Тебя нет, меня нет, парохода нет, казны нет – подарки или приданое, и Йормунреку отцу с матерью не в чем отказать, потому как и взять с них нечего.
– Отец для государства все мудро решил, я не спорю, но мне-то чему радоваться? Опять-таки, я оказываюсь приравнена к казне и кнорру, и вся разница – не один нежеланный жених, так другой.
– А вод здесь, сестрица, не скажи – Адальстейн, может, малость и недотепа, но не злыдень, а вот Йормунрек…
– Да, дядю убил, брата убил. Ну, с братом, и у меня несколько раз близко доходило, – Аса ткнула Хельги локтем в бок. – Особенно когда ты меня дразнил насчет того жеребенка.
– Хуже. Мне отец велел, чтоб я сдох, но тебя от Йормунрека уберег. Любой, сказал, ценой, копье ему, и так далее. А Токи такое рассказал на пиру после боя за Сли… Хейдабир. Помнишь кошку?
– Как же не помнить, ее нам батюшка с мидхафского северного берега привез! Ее потом чикалки[84] утащили, нет?
– Вот мы думали на чикалок, или на росомаху, а ее Йормунрек повесил, замучил, и труп той же веревкой к камню привязал и во фьорд выбросил. Токи видел!
Аса нахмурилась. Брат и сестра вместе замолчали, подавленные мыслями о том, на что еще может быть способен кошкоубийца, причем виновник не просто кошкоубийства, а кошкоубийства, отягощенного пыткой и, того хуже, злобным и нарочитым пренебрежением священными правилами поведения в гостях.
На корме кнорра, у прави?ла, тоже шел разговор. Фьори объяснял Карли, Краки, и Челодрыгу происхождение очков – зрительных стекол в серебряной оправе, висевших у старого кормчего на носу.
– Лет пятьдесят назад, в Висбю кто-то сделал зажигательное стекло, которое можно носить с собой вместо огнива. Одно в нем плохо – без солнца, не работает. Потом кто-то догадался, что то же стекло можно использовать для увеличения маленьких предметов, потом вместо стекла стали использовать горный хрусталь – в нем пузырьков нет. Наконец, Колла Искусница догадалась, что стекла можно повесить на нос для увеличения тонкой работы.
Услышав: «Колла Искусница,» – Челодрыг заржал. Фьори приподнял мохнатую бровь, смерив молодого бодрича взглядом, от которого любой мало-мальски понимающий свое место в кругу земном молодой воин тут же заткнул бы хлебало ветошью. Такое понимание, увы, не было дано Челодрыгу, радостно пояснившему:
– Женился Дурята-тысяцкий на Малуше-искуснице, провели ночь брачную, наутро Дурята и говорит: «За что тебя искусницей прозвали, мне так и невдомек!» Обиделась Малуша-искусница и искусала его до полусмерти!
– Страшное дело – такое неуважение к супруге, – рассудил Краки. – Хуже может быть, только когда кто-то глупостью старшего перебивает. Так что там было с Коллой?
– В старости у Коллы начало слабеть зрение, особенно вблизи, и она велела себе сработать такую же пару очков из хрусталя, только поплоще, чтобы все время носить. Вот, – Фьори гордо поправил очки на носу и вперился вдаль. – Скажи-ка мне, Краки, не баклан ли там летит?
– Точно, баклан! Энгульсейский берег близко?
– По моему рассуждению, да, но некоторые шкиперы из Раумарики рассказывают вот что… Фракки, вытрави шкот на две пяди, а ты, Грейп, прибери свою сторону! Моряки, что нашли свою смерть в открытом море, так что и тела их ни к какому берегу не прибило, самые искусные из них, – к счастью для Челодрыга, в небе не было солнца, в противном случае он мог бы оказаться превращен в кучку пепла усиленным очками взглядом, брошенным в его сторону Фьори, – самые искусные оказываются после смерти на Ут-Рёсте, и некоторые из тех даже могут навестить родной дом – но только обернувшись бакланом. Поэтому на севере Мёра и в землях Само бакланов не стреляют. Краки, ты когда-нибудь пробовал баклана?
– Нет, – несколько озадаченно ответил сын корнака. – А разве их едят?
Баклан летел над самыми гребнями волн в поисках живности, плывущей близко к поверхности, отнюдь не рассчитывая на то, что плывущая в море живность может колбаситься близко к поверхности как раз в поисках бакланов. Из волн высунулась голова размером поболее лошадиной, с гривой из кожистых отростков. Распахнулись челюсти, утыканные разноразмерными остроконечными зубами, баклан, перехваченный поперек туловища, в последний раз заорал, вопия к безразличным волнам о своей загубленной бакланьей жизни, и был утянут под воду.
– Как видишь, едят, – ответил Фьори.
– Что это бы-ы-ло? – у Челодрыга вытянулось лицо.
– А, это морской змей, – объяснил Фьори. – Они обычно появляются рядом с кораблем, если кто- нибудь употребит слова, приносящие плохую удачу, или, например, убьет альбатроса, или что еще?
– Кормчего перебьет? – предположил Краки. – Чтобы змей не сожрал корабль, того, кто его разгневал, обычно тут же и приносят в жертву…
Челодрыг в ужасе попятился, Фьори, Краки, и Карли загоготали.
– Твое счастье, Челодрыг, что змей выплыл маловатый, всего-то саженей четыре-пять. Это еще что, на южном берегу Мидхафа есть похожие, только без грив и с ногами, так они могут тебя не только с берега в воду стащить, а на берег выбежать и догнать! – добавил кормчий. – Вода теплеет? Я их никогда в этих широтах раньше не встречал. Морские змеи, они в холодной воде не живут.
– Кром, что впереди? – донесся голос Хельги с носа. И удивление, и божба вполне могли показаться уместными – в прорехе мглы, висевшей над волнами, открылся крутой берег, снизу каменистый, сверху поросший мхом и кое-где вереском, и возвышавшаяся под серым небом развалина, тоже замшелая и непредставимо древняя на вид. Когда-то, наверное, пространство между четырьмя острыми башнями венчала крутая двускатная крыша на высоте нескольких десятков саженей. Все, что осталось стоять, были три с половиной башни и стены между ними, с оконными проемами, на вид слишком большими для стен.
– Бакланы, говоришь, с Ут-Рёста летят? – с дрожью в голосе сказал Краки.
Фьори рассмеялся:
– Клятый энгульсейский дождь – шли мы на Гримсбю, а вышли к Витбирской развалине и вересковым пустошам. Эй, ватага! Все по местам – выбирать паруса! Кочегары, прибавить пары!
– А сейчас что будет? – Аса с любопытством следила за действиями ватаги.
– Видно, против ветра пойдем, – сказал Хельги, занимая свое место у стаксель-нирала, шедшего вдоль штага. Оснащение для переднего косого паруса было очевидно добавлено через много лет после постройки кнорра. Отверстие для штага было частью замысловатой резьбы, покрывавшей форштевень. Такой же резьбой был покрыт и юферс, служивший для обтяжки штага. Стаксель-нирал и стаксель-фал, крепившийся через бронзовый люверс в фаловом углу наверху большущего треугольного куска
