покоряющим миллионы своим похабным творчеством. Помню, Мена говорила: «Я дегустаторша. Я не запойная. Я отведаю одного агломерата — и дальше. Чтоб я да не дала — такого не бывает. Если не каждому давать, можно пропустить Единственного!»
Я был даже счастлив первые недели с ней. А потом я вдруг понял, что она не думает, вернее, мыслит какими-то заранее заготовленными блоками, кассетами мыслей, и мне стало скучно с ней, как мне было бы скучно с самим собой, каким я был ступеней десять назад — восторженной деревенщиной с распахнутыми глазами.
На следующее утро я проснулся с тяжелой головой — после бессонной ночи. День предстоял важный. Поворотный.
За завтраком я поперхнулся таквой — диктор утренних известий, приятно улыбаясь, зачитал сообщение: за последние две недели несколько сот агломератов переехало на постоянное жительство в Аграрку. Правом выезда в Аграрку владеют только оранжевые. Значит, выехали оранжевые! Диктор об этом умолчал. Но я прекрасно понял, что это значит. Уж если оранжевые потянулись туда…
— Эта волна любви к природе достойна сожаления, — подытожил диктор, предоставляя слово профессору такому-то. Такой-то, сделав буку, сдвинув брови, прямо в камеру сказал, что пестрота красок Аграрки портит зрение взрослых агломератов, а обилие кислорода вредно действует на функции мозга, — например, ночью там невозможно не думать. Деревья там выделяют вреднейшее вещество — озон, который разрушает легкие агломерата, съежившиеся за многие поколения городской жизни.
Вот как, подумал я, не вслушиваясь в галиматью профессора, — появились кретины, возлюбившие травку и птичек. С чего это они возлюбили пестрые пейзажики? Думая это, я одновременно сознавал, что думаю ахинею, и сейчас важно не мое мнение по поводу данной информации, а моя эмоциональная реакция на нее.
— Всех бы их на Г/А! — сказала Мена. — Предпочесть Аграрку!
По дороге на службу я приглядывался к улицам. Справа и слева стояли огромные ящики без окон, по ним ползали автоматы — и красили фасады, красили, красили, красили фасады. Между домами стояли цепочки палок с навешенными на них квадратами и треугольниками. Шимана заворачивала на новую улицу, и снова маршировали ящики, ящики, а оранжевое светило казалось чудом, и я вдруг вспомнил вид сверху, когда еще глупым юнцом парил над Агломерацией на шимане. И мне вдруг показалось, что я упакован в большой серый ящик, в верху которого круглая дыра, через которую проникает оранжевый свет, но от этого все кругом казалось еще серее и непролазнее.
Я вылез из многоугольного ящика — шиманы — и направился к громадному ящику — главному зданию Грозди. Я вошел в ящик лифта и внезапно понял, что ничего из моего доклада не выйдет. Никому он не нужен. Все, что делалось кругом, делалось быстро, ловко, преднамеренно и неостановимо. Выбраться из этой колеи, пропев несколько скорбных слезных фраз, нельзя было. Более того, мой доклад, нацеленный подправить колею, был лишь частью колеи, частью движения, а река не может исправить свое течение иначе, как со временем промыть себе новое русло, или резко, бурно… Мой доклад был лишь одинокой волной, ударяющей в непривычном направлении в поисках нового, лучшего русла…
Не успел я разложить бумаги в главном зале, украшенном мозаикой, изображавшей деяния Предтечи, как вошли девять президентов, ответственных за координацию производств, а с ними — десятки советников и с полсотни работников высших оранжевых служб. Я кивал многочисленным знакомым. Среди советников президентов я с раздражением заметил Рогульку, одноэтапника по ЦВО, и Рачи, ставшего теперь крупным публицистом. Среди оранжевых присутствовал Джеб. С тех пор, как я допетрил, до чего он меня ненавидит, я в постоянном конфликте с ним — и сегодня он пришел, чтобы подгадить мне, это уж наверняка. Он взметнулся к вершинам власти — сейчас он ведущий контролер Координатора, но это не имеет отношения к координации производств.
После вступительных слов я начал:
— Уважаемые президенты! Как триначальник, я рассмотрел все факты в комплексе, чтобы выявить эффективность сотрудничества производств в Агло.
Я стал подробно излагать все, что увидела Комиссия. Президенты хмурились. По их жесту из зала удалили представителей прессы. Рачи, благодаря своей личной близости к президентам, остался. Я ожидал подобной реакции, но смело гнул свою линию, оставляя самые убийственные цифры и факты напоследок.
— …таким образом, комиссия вынуждена констатировать — производства заняты преимущественно защитой от Дурака иными словами, девятнадцать двадцатых усилий производства направлено на создание систем защиты от Него, их ремонт и придумывание новых систем, на создание системы перестраховки от перестраховки и так далее. На комбинатах царит круговая порука — никто не принимает решений, примитивная задача покраски дверных ручек перерастает в эпохальный вопрос. Дело доходит до маляра только после сбора ста — ста пятидесяти подписей, но затем начинается согласование разрешения на использование кистей. Что же говорить о более сложных проблемах? Они вызывают поток бумаг, разговоров, переговоров, сомнений. Работники парализованы страхом трудиться на Дурака. Этот страх не рассеивается, а нарочито нагнетается. Работники видят, что решения принимаются после дичайших опасений, в атмосфере чудовищного недоверия. Решения противоречат друг другу, потому что имеют целью обмануть Его. Но никого, кроме себя мы не обманываем!
Особое беспокойство Комиссии вызвало нерациональное использование технических достижений, в частности, самоработающих комплексов, где агломераты только контролируют автоматику. Мы зафиксировали документально то, что в виде слухов давно циркулирует по Агло, а именно: полное нежелание автоматики работать в полную силу. Атмосфера, создаваемая на предприятиях перестраховкой против Него, опасением чужих ошибок, недоверием всех ко всем и к самим себе, в первую очередь, повлияла непредсказуемым образом на биотронные мозги станков, приборов, конвейеров и прочих рабочих комплексов. Мы имеем налицо отлынивание автоматики от полноценной работы. Они работают лишь на одну десятую возможностей. Производительность их труда не возрастает. Свободное время они заполняют отдыхом, решением посторонних задач и разработкой теории гипотетического появления Его в образе биотрона.
Таким образом, лишь одна двадцатая производства направлена на создание материальных ценностей, а из этой двадцатой лишь одна десятая реализуется в полной мере. Мы производим пока всего лишь одну двухсотую от того, что можем. И пока обеспечиваем себя всем необходимым. Однако — население растет, производительность падает.
Комиссия оставляет делать выводы руководству планеты. Решать не нам.
Комиссия предлагает как первый шаг создание при оранжевой службе группы убеждения. Она будет вести широкою пропаганду среди биотронных систем о том, что необходимо работать с полной отдачей.
Эта моя фраза вызвала смех и оживление зала. А я-то надеялся возглавить группу убеждения.
Доклад длился пять часов. Это был провал, понял я по лицам президентов. Рогулька бесцеремонно улыбался и переговаривался с соседями.
Начались прения. Все были против моих выводов. Я почти не слушал. Все было ясно. Из колеи не выбиться, даже если она заводит в тупик. Попросил слова Джеб. Как же без него!
— Уважаемые президенты! Мы выслушали любопытный, но увы, паникерский доклад Бажана. Если бы он те же слова произнес вне этого зала, то подобные призывы и выводы неминуемо привели бы его на Г/А. Здесь-то мы настроены либерально и готовы выслушивать любой бред.
Основной вывод Бажана: промышленность реализует лишь мизерную часть своих возможностей. Но представьте себе. Сейчас мы в изобилии имеем все нужное нам. Если всего станет в двести раз больше, мы погибнем, заваленные лишним. Бажан утверждает, что уже более ступени нет зубных щеток и более трех ступеней мы не можем наладить выпуск липкого пластыря. Мы с этим справимся. А вот почему он не обратил внимания на замечательное перепроизводство прошлогоднего снега? Ведь план по прошлогоднему снегу превышен в три раза! Мне кажется, это преступная слепота! Вместо того, чтобы высветить наши успехи, Комиссия извлекает из неметенных углов мелкие фактики и тычет их нам под нос.
Он еще долго говорил. Никто и не заметил, что я говорил не об увеличении производства в двести раз, а о прекращении ненужных усилий, консолидации сил в ином направлении, хотя бы на духовную деятельность. Но ведь и духовную деятельность они понимают как перепродажу афоризмов и малевание
