обернувшуюся гибелью Ночипы, и позорную трусость, открывшую белым людям путь в Теночтитлан, и гнусную измену, совершенную им по отношению к храбрым мешикатль, хотевшим избавить город от чужеземцев. Да, причин сделать то, что я сделал тогда, в том числе и не терпящих отлагательств, у меня было хоть отбавляй. Но, пожалуй, в первую очередь, я убил Мотекусому, чтобы отомстить за то давнее оскорбление, которое он нанес Бью Рибе, сестре Цьяньи, ставшей теперь моей женой.
Эти воспоминания пронеслись в моей голове всего лишь за одно мгновение. Я поднял взгляд от лица Мотекусомы и огляделся по сторонам в поисках оружия. На страже там стояли двое воинов-тлашкалтеков. Я подозвал одного из них и, когда боец угрюмо приблизился, потребовал у него кинжал. Часовой воззрился на меня еще более мрачно, явно сомневаясь, вправе ли я тут командовать, но, когда я повторил приказ громко и повелительно, он нехотя вручил мне обсидиановый клинок.
Я вонзил меч в нужное место, ибо был свидетелем множества жертвоприношений и точно знал, где у человека находится сердце. Грудь Мотекусомы перестала медленно подниматься и опускаться, но поскольку я оставил кинжал в ране, то крови вокруг выступило мало. Оба стражника воззрились на меня в изумлении и ужасе, а потом, не сговариваясь, выбежали из зала.
Я едва успел. Слышно было, как шум толпы на площади, хоть и по-прежнему гневный, стал тише, а потом все находившиеся на крыше с топотом спустились вниз и прошли в тронный зал. Все громко и возбужденно обсуждали на разных языках недавние события, но вдруг разом умолкли, осознавая чудовищную значимость того, что увидели. Вожди и командиры, мешикатль и испанцы, медленно приблизились, оцепенело взирая на безжизненное тело Мотекусомы, на рукоять ножа, торчавшего из его груди, и на меня, невозмутимо стоявшего рядом с трупом. Кортес вперил в меня свой острый взгляд и со зловещим спокойствием произнес:
— Что… ты… наделал?
— Я сделал то, что ты сам велел мне, мой господин. Позаботился о нем.
— Черт бы побрал твою наглость, сукин ты сын, — произнес он, не повышая голоса, но его гнев не стал от этого менее опасным. — Я слышал, что ты и раньше устраивал фокусы.
Я невозмутимо покачал головой.
— Поскольку о Мотекусоме уже позаботились, генерал-капитан, было бы неплохо позаботиться и обо всех остальных. Включая тебя самого.
— Позаботиться? — Он ткнул меня твердым пальцем в грудь и указал в сторону площади. — Этот мятеж грозит перерасти в войну! Кто теперь сможет справиться с толпой?
— Будь даже Мотекусома жив, он все равно не смог бы с ней справиться. Но здесь находится его законный преемник — человек сильный, ничем себя не запятнавший и пользующийся уважением всех этих людей.
Кортес повернулся, с сомнением посмотрел на военного вождя, и я догадался, о чем он думает: еще неизвестно, имеет ли Куитлауак реальную власть над Мешико, но вот он, Кортес, пока не имеет никакой власти над Куитлауаком. Словно прочтя эти его мысли, Малинцин сказала:
— Мы можем испытать этого нового правителя, сеньор Эрнан. Давайте все снова поднимемся на крышу, покажем толпе тело Мотекусомы, предоставим Куитлауаку объявить о переходе власти к нему и посмотрим, исполнят ли мешикатль его первый приказ — возобновить обслуживание дворца и поставки провизии.
— Прекрасная мысль, Малинче! — одобрительно произнес Кортес. — Скажи ему это, пусть так и действует. А еще пусть доведет до сведения толпы, что Мотекусома погиб, — он вытащил кинжал и бросил на меня язвительный взгляд, — от рук своих соотечественников.
Таким образом, мы вернулись обратно на крышу. Однако теперь все стояли позади, и лишь Куитлауак с телом брата на руках приблизился к парапету и потребовал внимания.
Когда он показал собравшимся труп и сообщил о гибели правителя, толпа разразилась возгласами, звучавшими скорее одобрительно, чем гневно. И тут произошло нечто удивительное: с неба пролился легкий дождик, словно сам Тлалок счел нужным оплакать злосчастное правление Мотекусомы. Куитлауак громко, отчетливо, подчеркнуто умиротворяющим тоном обратился к народу, и Малинцин заверила Кортеса в том, что новый правитель говорит в полном соответствии с данными ему наставлениями. Наконец Куитлауак повернулся и подозвал нас кивком головы. Мы все подошли к нему, в то время как два или три жреца забрали у нового правителя тело Мотекусомы. Толпа под стенами дворца начала расходиться. Люди двинулись назад прямо сквозь шумный испанский лагерь, и некоторые солдаты, чувствуя себя неуверенно, даже потянулись к оружию. Однако Кортес предупредил возможные стычки, крикнув с крыши вниз:
— Не мешайте им! Пусть уходят! Они принесут нам свежей еды!
В результате в последний раз мы покидали крышу под радостные крики солдат.
Вернувшись в тронный зал, Куитлауак посмотрел на Кортеса и сказал:
— Нам надо поговорить.
— Да уж, надо, — согласился Кортес и подозвал Малинцин, как бы давая понять, что в свете последних событий не склонен доверять мне и моему переводу.
— То, что я объявил себя перед толпой новым юй-тлатоани, еще не делает меня таковым, — заявил Куитлауак. — Для того чтобы действительно стать правителем Мешико, необходимо совершить подобающие обряды, причем надо сделать все публично. Желательно заняться этим прямо сейчас, пока не стемнело. Поскольку Сердце Сего Мира занимают твои войска, я со жрецами и советниками, — он обвел рукой находившихся в зале мешикатль, — направлюсь к пирамиде в Тлателолько.
— Но ведь не прямо же сейчас! — воскликнул Кортес. — Смотри, дождь усиливается: будет настоящий ливень. Не лучше ли подождать благоприятной погоды, мой господин? Я приглашаю нового Чтимого Глашатая быть моим гостем в этом дворце, как и его предшественника.
— Твоим гостем был Чтимый Глашатай, — заметил Куитлауак, — я же не стану таковым, пока буду оставаться здесь. И такой гость для тебя окажется бесполезен. Что ты предпочтешь — просто гостя или Чтимого Глашатая?
Кортес, не привыкший к тому, чтобы Мотекусома говорил как полноправный правитель, нахмурился. Куитлауак продолжил:
— Даже после того, как жрецы совершат все обряды и Изрекающий Совет официально провозгласит меня правителем Мешико, мне, чтобы действительно править, потребуется заручиться доверием и поддержкой народа. А лучший способ добиться этого — объявить людям, когда же наконец генерал-капитан и все его спутники покинут этот дворец и наш город.
— Ну… — Кортес тянул с ответом, из чего следовало, что сам он об этом даже не думал и вообще предпочел бы не спешить. — Я обещал твоему брату, что уйду, когда буду готов забрать обещанные им мне в подарок сокровища. Дар этот я уже получил, но мне потребуется время, чтобы переплавить все золото в слитки. В таком виде, как сейчас, его невозможно доставить к побережью.
— На это могут уйти годы, — сказал Куитлауак. — Наши золотых дел мастера не привыкли обрабатывать большое количество металла за раз. Да и никаких принадлежностей для осквернения… то есть для расплавления стольких произведений искусства у нас не сыскать.
— Я вовсе не собираюсь злоупотреблять гостеприимством хозяев, растягивая этот процесс на годы, — подхватил Кортес. — Поэтому я прикажу переправить золото на материк, а уж там мои кузнецы придадут всем этим вещам более компактную форму.
Он бесцеремонно отвернулся от Куитлауака к Альварадо и сказал по-испански:
— Педро, пришли сюда кого-нибудь из наших умельцев. Дай-ка подумать… вот что, можно снести эти массивные двери, да и все остальные, по всему дворцу. Пусть побыстрей соорудят пару тяжелых саней, чтобы увезти все это золото. И прикажи шорникам изготовить упряжи для достаточного количества лошадей, чтобы тащить эти сани.
Кортес снова повернулся к Куитлауаку:
— А тем временем, господин Глашатай, я прошу у тебя разрешения остаться мне и моим людям в этом городе на некоторое приемлемое время. Как ты знаешь, число моих соотечественников недавно увеличилось, и вновь прибывшие еще не успели ознакомиться с достойными восхищения достопримечательностями твоего великого города.
— Значит, вы хотите остаться на некоторое приемлемое время, — повторил Куитлауак, кивнув. — Ну что ж, я сообщу это народу и попрошу проявлять терпимость, даже приветливость. А сейчас я и мои
