чувствуя, что положение мое и так довольно шаткое. И действительно, не прошло и двух лет, как появилось множество моих соотечественников, желающих и способных заменить меня при особе Кортеса. Все больше и больше мешикатль и выходцев из других народов стран Союза Трех осваивали испанский язык и принимали крещение. Они поступали так не столько из раболепия, сколько из честолюбия. Ачто им еще оставалось делать? Ведь в соответствии с изданным Кортесом указом ни один «индеец» не мог подняться выше простого работника, не приняв крещение и не научившись говорить на языке завоевателей.
Сам я, как уже упоминалось, был наречен в честь Святого Хуана Дамасского и звался доном Хуаном Дамаскино. Малинцин стала доньей Мариной, а две другие сожительницы испанских командиров превратились в донью Луизу и донью Марию, за ними потянулись и другие женщины. Не устояли перед искушением и некоторые выходцы из нашей знати: бывший Змей-Женщина, например, стал зваться доном Хуаном Веласкесом. Но, как и следовало ожидать, большинство наших пипилтин, начиная с самого Куаутемока, с презрением отвергли и религию белых людей, и их язык, и их прозвища.
Как ни была достойна восхищения их позиция, она оказалась ошибочной, ибо не оставила этим людям ничего, кроме гордости. В отличие от них выходцы из среднего класса, простонародья и даже рабы осаждали капелланов и миссионеров, желая принять крещение и получить испанские имена. Именно они учили испанский язык, причем охотно отдавали своих собственных сестер и дочерей в уплату тем испанским солдатам, которым хватало образования и ума выступить в роли учителей.
Таким образом, именно выходцы из низов, не имевшие чувства собственного достоинства и гордости, на которую им пришлось бы наступить, в результате возвысились над своими бывшими правителями, начальниками и даже хозяевами. Эти выскочки, «новоявленныебелые», как мы их называли, в конечном счете получали все более высокие должности, некоторые из них даже стали правителями маленьких городов и отдаленных провинций. Конечно, само по себе неплохо, когда простой человек получает возможность пробиться в жизни, но я не припомню ни одного случая, чтобы такой выскочка действительно старался принести пользу другим и думал о чем-нибудь, кроме своего блага. Для такого человека возвышение над остальными, получение власти являлось не средством, не возможностью принести пользу людям, но вожделенной целью. Достигнув поста наместника провинции или просто должности надзирателя над каким-нибудь строительством, этот «новоявленный белый» становился настоящим деспотом по отношению ко всем, кто находился у него в подчинении. Надзиратель мог запросто объявить бездельником или пьяницей любого работника, который не угождал ему и не делал подношений, и обречь несчастного на что угодно, от клейма до виселицы. Наместник мог подвергнуть бывших вельмож унижению, превратив их в мусорщиков и подметальщиков улиц и заставив их дочерей подчиняться тому, что вы, испанцы, называете «правом сеньора». Должен, однако, справедливости ради заметить, что новая, принявшая крещение и научившаяся говорить по-испански знать, по большей части вышедшая из черни, относилась так не только к бывшим господам, но ко всем своим соотечественникам без исключения. Эти выскочки раболепствовали перед своими начальниками, но уж зато всех нижестоящих и подчиненных унижали и оскорбляли гораздо сильнее, чем в былые времена рабов. И хотя меня лично эти перемены в обществе не затронули, я частенько говорил с Бью о том, что не давало мне покоя:
— Самое ужасное, что эти жалкие подражатели белым людям будут писать теперь нашу историю.
Мое собственное общественное положение в Новой Испании можно было назвать завидным. Наверняка многие осуждали меня за то, что я продолжал сотрудничать с угнетателями. Полагаю, что тут оправданием, хоть и довольно слабым, может послужить то, что порой мне благодаря близости к власти удавалось помочь кому-нибудь из соотечественников. Разумеется, случалось такое не часто и лишь тогда, когда в силу каких-то причин не присутствовали ни Малинцин, ни кто-либо из новых переводчиков, которые могли бы меня выдать. Тщательно подбирая слова при переводе, я мог иной раз посодействовать удовлетворению чей-то просьбы или добиться смягчения наказания. Между тем, поскольку мы с Бью проживали во дворце и бесплатно кормились с дворцовой кухни, свое жалованье я откладывал — на тот случай, если меня прогонят со службы и выставят на улицу. Вышло, однако, так, что должность свою я оставил сам, по собственному желанию. Произошло это следующим образом.
На третий год после завоевания Теночтитлана Кортес, человек деятельный и по натуре искатель приключений, стал тяготиться повседневными обязанностями правителя — всякой возней со счетами и рассмотрением мелких жалоб. Большая часть города Мехико была к тому времени уже построена, но строительство вовсю продолжалось. Тогда, как и сейчас, в Новую Испанию каждый год прибывало около тысячи белых колонистов. Многие приезжали с семьями и стремились обосноваться в озерном краю, обустроив там каждый свою собственную «Малую Испанию». Разумеется, с новыми подданными короля Карлоса, особенно с теми, кто был заклеймлен как «пленник», они обращались как со своими рабами. Скоро этих белых поселенцев стало так много и они заняли столь прочное положение, что об успешном восстании против них больше не приходилось и мечтать. Союз Трех окончательно и необратимо стал Новой Испанией, превратившись, насколько я понял, в такую же колонию, как Куба или любое другое испанское владение. Местное население пусть неохотно, но покорилось завоевателям, и Кортес, видимо, решил, что вполне может доверить управление провинцией своим помощникам, а сам отправиться на завоевание новых земель, которых он еще не видел, но уже считал своими.
— Генерал-капитан, — сказал я ему однажды, — ты уже знаком с землями, лежащими между этим городом и восточным побережьем. Вся страна, простирающаяся отсюда и до западного побережья, не особо отличается от этих земель, а к северу в основном находятся безжизненные пустыни, на которые даже не стоит смотреть. Но вот к югу — аййо, — к югу от нас высятся величественные горы, а в долинах растут густые зеленые леса, полные хоть и смертельных опасностей, но зато и таких чудес, что если ты не осмелишься побывать там, то можно сказать, что твоя жизнь прошла напрасно.
— Значит, на юг! — воскликнул Кортес, словно отдавая приказ своему отряду выступить немедленно. — Ты уже бывал там? Ты знаешь эту местность? Ты говоришь на тех языках, которые там в ходу?
Я трижды подряд ответил «да», после чего он действительно отдал приказ о выступлении на юг, велев мне:
— Ты поведешь нас туда!
— Генерал-капитан, — возразил я, — мне пятьдесят восемь лет, а путь в эти земли труден даже для людей молодых и крепких.
— Не пешком же ты пойдешь. Не беспокойся, у тебя будут великолепные носилки… и компания интересных спутников, — заявил он и, не дожидаясь моего ответа, стремительно вышел, чтобы заняться приготовлениями к походу.
Я даже не успел сказать, что носилки — не лучший способ передвижения по горным тропам и непроходимым джунглям. Однако пытаться уклониться от участия в походе я не стал: не так уж плохо совершить последнее путешествие по этому миру перед последним и самым длинным — путешествием в мир иной. Я знал, что дворцовые слуги позаботятся о больной Бью, так что особо беспокоиться о ее судьбе не приходилось. Что же касается меня, то, невзирая на преклонные годы, я еще не превратился в дряхлую развалину и полагал, что если уж смог пережить осаду Теночтитлана, то наверняка смогу пережить и тяготы экспедиции Кортеса. А если повезет, я, может быть, заведу его в такие дебри, откуда ему не выбраться, или во владения такого народа, который перебьет всех нас поголовно. В этом случае смерть моя будет не напрасна, ибо послужит благой цели. Упоминание Кортеса об «интересных спутниках» заинтриговало меня, а увидев, что ими оказались ни больше ни меньше, как трое Чтимых Глашатаев, я откровенно изумился. Зачем Кортесу понадобилось брать их с собой, сказать не берусь. Возможно, он просто боялся оставлять бывших правителей без присмотра, а может, надеялся, что вид столь высоких особ, покорно следующих в его свите, пробудит в южанах трепет и заставит их благоговеть перед его особой. А на них действительно стоило и, кстати, можно было посмотреть, ибо кое-где богатые носилки оказывалось не пронести, и тогда всем троим бывшим правителям приходилось выбираться из них и идти самим. А поскольку ноги Куаутемока были, после памятного допроса с пристрастием, навсегда искалечены, местные жители имели возможность поглазеть на Чтимого Глашатая Мешико, которого несли на плечах двое других Чтимых Глашатаев: Тетлапанкецали из Тлакопана с одной стороны и Коанакочцин из Тескоко — с другой.
Но никто из них ни разу не пожаловался, хотя все трое, должно быть, вскоре поняли, что я намеренно веду Кортеса, а также его всадников и пеших солдат по самым трудным тропам через незнакомую мне
