вернуться домой маме уже не удастся. А если боги о чем-то просят, то отказать им нельзя, так что нам с тобой теперь придется жить без нее. Но ты все равно не должна забывать свою тене.
— Конечно, я ее не забуду, — серьезно ответила девочка.
— А чтобы дочка всегда помнила свою маму, тене прислала тебе на память подарок.
И я достал бусы, купленные в Толокане, — двадцать маленьких самоцветов, нанизанных на тонкую серебряную проволочку. Кокотон немного повертела подарок в ручонках, поворковала над ним и немедленно пристроила украшение на своей стройной шейке. У меня вид голенькой малышки, стоящей в одном опаловом ожерелье, вызвал лишь улыбку, но женщины дружно ахнули от восторга, и Бирюза побежала за тецатль — за зеркальцем.
— Кокотон, — сказал я, — каждый из этих камешков сверкает красотой, как некогда блистала твоя мать. Ежегодно в день твоего рождения мы станем добавлять к ожерелью по одному камню, каждый раз все большего размера. Пусть же их сияющая красота будет постоянно напоминать тебе твою тене Цьянью.
— Малышка так и так ее не забудет, — заметил Коцатль, указывая на любовавшуюся собой в зеркальце девочку. — Если Ке-Малинали захочется увидеть мать, ей достаточно взглянуть на свое отражение. А тебе, Микстли, стоит лишь посмотреть на Кокотон. — Тут он смутился, прокашлялся и, уже обращаясь к Смешинке, пробормотал: — Думаю, временным родителям сейчас лучше уйти…
Я прекрасно понимал, что Коцатлю не терпится переехать из моего дома в свой собственный, заново отстроенный, где ему удобнее будет руководить школой для слуг. Однако я заметил также, что Смешинка стала испытывать к Кокотон материнское чувство, что и неудивительно для бездетной женщины. Так что вырывать крошку из ее объятий пришлось чуть ли не силой. В последующие дни Коцатль, Смешинка и их носильщики постоянно заходили к нам, чтобы забрать свои вещи, но всякий раз вещами занимался один Коцатль. Для его жены каждый такой поход был лишь поводом побыть «еще один последний разочек» вместе с Кокотон.
Даже после того, как супруги обосновались в собственном доме, Смешинка, хоть и должна была помогать мужу в управлении школой, по-прежнему ухитрялась изобретать предлоги, позволявшие ей постоянно заглядывать к нам и видеться с моей дочуркой. Я относился к этому с сочувствием, ибо сам стремился завоевать любовь девочки и понимал, что привыкнуть к разлуке с ней не так-то просто.
Я старался изо всех сил, чтобы ребенок признал своим отцом практически чужого, почти незнакомого человека, и как же мне было не сочувствовать Смешинке: ведь ей приходилось отвыкать от роли приемной матери, к которой она за эти два года так привыкла.
Хвала богам, что тогда меня не отвлекали никакие посторонние обязанности, и я мог посвящать все свое время налаживанию родственных отношений с дочерью.
Хотя Чтимый Глашатай Ауицотль умер за два дня до моего возвращения, его похороны, как и коронация Мотекусомы, естественно, не могли быть проведены в отсутствие всех остальных правителей Союза Трех, вождей соседних народов, представителей знати и прочих значимых персон Сего Мира. Некоторым из них, чтобы попасть в Теночтитлан, требовалось проделать долгий путь, поэтому все то время, пока участники церемонии собирались в столице, тело Ауицотля сохранялось в снегу, новые порции которого постоянно доставлялись скороходами со склонов вулканов.
Наконец наступил день похорон, и я в полном облачении воителя-Орла явился на заполненную народом площадь, куда, для его последнего путешествия по верхнему миру, доставили на носилках тело покойного юй-тлатоани. Казалось, весь остров содрогался от горестных воплей и стенаний. Мертвый Ауицотль восседал на носилках, прижав колени к груди и обхватив их руками. Чтобы удержать его в таком положении, первая вдова и младшие вдовы Чтимого Глашатая обмыли тело правителя настоями клевера и иных ароматных трав и надушили его копали. Жрецы обрядили покойного в семнадцать накидок, но все они были из столь тонкого хлопка, что труп не превратился в громоздкий комок. Поверх этих ритуальных одеяний на Ауицотле были еще маска и мантия, придававшие ему облик Уицилопочтли — бога войны и покровителя Мешико. Поскольку отличительным цветом Уицилопочтли считался голубой, таким же было и одеяние Ауицотля, причем вместо рисунков и символов его усеивали Жадеиты, однако не обычные, зеленые, а голубоватого оттенка. Черты лица на маске были искусно очерчены мозаикой из кусочков оправленной в золото бирюзы, глаза обозначались обсидианом и перламутром, а губы подчеркивались гелиотропами.
Все участники процессии, выстроившись в порядке старшинства, несколько раз обошли кругом Сердце Сего Мира, а приглушенный звук барабанов тихо вторил погребальной песне, которую мы при этом распевали. Ауицотль — покойного несли на носилках под стенания толпы — возглавлял шествие, сбоку шел его племянник Мотекусома. Как и подобало на траурной церемонии, он брел босым, понурившись и опустив голову, и облачен был не в роскошный наряд правителя, а в черные лохмотья, какие носил еще жрецом. Его нечесаные волосы спутались и сбились в колтуны, а глаза покраснели и слезились от известковой пыли.
Далее шествовали прибывшие на похороны правители других народов, среди которых оказалось несколько моих старых знакомых: Несауальпилли из Тескоко, Коси Йюела из Уаксьякака и Цимцичу из Мичоакана, представлявший здесь своего отца Йокуингаре, который был слишком стар для столь дальнего путешествия. По той же самой причине престарелый и слепой Шикотенкатль из Тлашкалы послал на церемонию своего сына и наследника Шикотенкатля-младшего. И Мичоакан, и Тлашкала, как вы знаете, издавна были соперниками и врагами Теночтитлана, но смерть правителя любой страны по традиции знаменовалась перемирием, и все остальные властители публично оплакивали умершего, пусть даже их сердца радовались его уходу в мир иной. И, разумеется, все правители, так же как и знатные люди, составлявшие их свиту, могли свободно войти в город и покинуть его, ибо враждебные действия во время похорон были немыслимы.
Позади иноземных вождей следовала родня усопшего: первая вдова с детьми, младшие вдовы и их дети, многочисленные наложницы и столь же многочисленные отпрыски от этих наложниц. Старший сын Ауицотля Куаутемок вел на золотой цепочке маленькую собачку, которой предстояло сопровождать мертвого человека в его путешествии в загробный мир. Остальные дети несли другие предметы, которые могли потребоваться Ауицотлю: его знамена, жезлы, головные уборы из перьев и прочие регалии сана, включая огромное количество драгоценных украшений, боевые доспехи, оружие и щиты правителя, а также некоторые иные предметы, не ритуальные, но дорогие ему лично. К их числу относились также устрашающая шкура и голова гризли, украшавшие трон Чтимого Глашатая на протяжении многих лет.
Позади семейства шествовали старейшины Изрекающего Совета и придворные мудрецы, а также колдуны, провидцы и предсказатели. За ними двигались воины дворцовой стражи Ауицотля, старые солдаты, которые служили с ним еще до того, как он стал юй-тлатоани, некоторые из его любимых дворцовых слуг и рабов и, конечно, три отряда благородных воителей: Орлы, Ягуары и Стрелы. Я устроил так, что Коцатль и Смешинка заняли место в первом ряду среди зрителей и смогли взять с собой Кокотон; мне хотелось, чтобы девочка увидела своего отца в полном парадном облачении, участвующим в шествии среди столь важных особ. Когда я проходил мимо них, посреди гомона, барабанного боя и скорбных песнопений вдруг раздался восторженный детский писк и радостный возглас:
— Это мой тете Микстли!
Скорбному кортежу предстояло пересечь озеро, ибо было решено, что Ауицотль будет покоиться у подножия Чапультепека, прямо под тем местом, где в скале было высечено его колоссальное изображение. Почти все имеющиеся в Теночтитлане акали, от элегантных суденышек придворных и до простецких лодок, принадлежавших перевозчикам, птицеловам и рыбакам, собрали в тот день, чтобы перевезти нас, Участников похоронной процессии, так что простым людям последовать за нами было просто не на чем. Однако когда мы добрались до материка, то увидели почти такую же огромную толпу жителей из Тлакопана, Койоакана и других городов, которые собрались, чтобы воздать покойному последние почести. Мы прошествовали к уже вырытой могиле у подножия Чапультепека, где и остановились, страшно потея в своих громоздких церемониальных облачениях, в то время как жрецы бубнили длинные наставления, которые должны были помочь Ауицотлю проделать путь по запретной местности, разделяющей наш и загробный миры.
В последние годы мне частенько доводилось слышать, как его преосвященство сеньор епископ и многие другие святые отцы осуждают в своих проповедях наш варварский похоронный обычай — по смерти важной особы убивать на могиле умершего его жен, слуг и прочих, кто мог бы сопровождать усопшего и
