увидеть надвигающуюся на Теночтитлан с юга могучую вражескую армию.
Я про себя решил, что распространители слухов видели лишь давно всем известный и весьма надоедливый призрак Рыдающей Женщины, которая вечно бродит по ночам, заламывая руки и рыдая, а насчет послания брату уже придумали сами. Но Мотекусома не мог не обращать никакого внимания на слухи, когда дело касалось его близкой родственницы. Покончить с быстро распространяющимися сплетнями можно было лишь одним способом: вскрыть ночью могилу и показать всем, что покойная принцесса лежит в земле, а не разгуливает по городу.
Меня среди совершивших эту ночную прогулку не было, но о том, что тогда случилось, быстро стало известно всему Мешико. Мотекусома отправился к захоронению в сопровождении жрецов, прихватив нескольких придворных в качестве свидетелей. Жрецы вскрыли могилу и извлекли обернутое в роскошные одеяния тело на поверхность, в то время как Мотекусома стоял рядом, нервничая и изнывая от нетерпения. Дабы удостовериться в подлинности осматриваемого тела, жрецы распеленали покойной голову и по еще не слишком искаженным разложением чертам лица установили, что это действительно госпожа Ранняя Пташка и что она мертва. Потом, по слухам, случилось следующее: Мотекусома издал испуганный возглас, и даже видавшие виды жрецы отпрянули, когда веки госпожи медленно поднялись и из пустых глазниц засиял неземной, зелено-белый свет. Послушать, так выходило, что она вперила этот взгляд в брата, и тот, объятый ужасом, обратился к ней с длинной, но бессвязной речью. При этом одни говорили, что он якобы извинялся, что нарушил ее покой, а другие утверждали, что Мотекусома просил сестру простить его за то, что виноват в ее смерти, причиной которой на самом деле было неудачное прерывание беременности.
Наконец (это уже не слухи, поскольку подтверждалось абсолютно всеми свидетелями) Чтимый Глашатай развернулся и убежал прочь от разрытой могилы. Убежал, а потому не увидел, как один из светящихся глаз умершей покинул глазницу и пополз по ввалившейся щеке. Никаким чудом тут и не пахло. То была многоножка петацолькоатль, мерцающая в темноте на манер светлячка. Надо полагать, пара таких тварей забралась в труп и пристроилась, свернувшись, в глазницах, пожирая содержимое черепной коробки. Шум спугнул насекомых, и они, покинув глазницы, заползли в Мертвый рот и исчезли во внутренностях покойной.
Слухи о появлении Папанцин на улицах прекратились, но стали распространяться другие, столь пугающие, что Изрекающему Совету приходилось несколько раз назначать расследование. Насколько я помню, в конечном счете все показания свидетелей были признаны ошибочными и не заслуживающими внимания. По большей части то были пьяные бредни, но тем не менее год этот запомнился людям как полный мрачных знамений.
А потом, когда он наконец завершился и начался год Четвертого Дома, из Тескоко неожиданно прибыл Чтимый Глашатай Несауальпилли. Говорили, что он приехал в Теночтитлан лишь для того, чтобы посмотреть на здешний праздник Растущего Дерева, ибо свои празднества ему порядком поднадоели. На самом же деле он прибыл с целью тайных переговоров с Мотекусомой. Однако, проговорив в первое утро с глазу на глаз лишь несколько часов, оба правителя заявили, что на их совещании необходимо присутствие третьего человека. Каково же было мое изумление, когда во дворец пригласили не кого-нибудь, а меня.
В робе из мешковины, как и полагалось, я вошел в тронный зал, на этот раз с еще даже большим смирением, чем предписывал протокол, поскольку в зале в то утро находилось сразу два Чтимых Глашатая. Я давно не видел Несауальпилли, и меня несколько поразило, что правитель Тескоко почти полностью облысел, тогда как немногие оставшиеся его волосы стали совершенно седыми. Когда я наконец выпрямился перед помостом, на котором между золотым и серебряным дисками стояли два трона, великий гость узнал меня и чуть ли не со смехом промолвил:
— Э, да это мой бывший придворный, Кивун. Крот, некогда служивший у меня писцом и рисовальщиком. И мой бывший воин-герой Темная Туча.
— Последнее имя ему подходит лучше некуда, — угрюмо проворчал Мотекусома, и то было единственное приветствие, которого он меня удостоил. — Так, значит, мой высокий друг, ты знаешь этого недостойного?
— Аййо, в свое время мы были очень близки, — отвечал с широкой улыбкой Несауальпилли. — Когда ты упомянул воителя-Орла по имени Микстли, я как-то не связал одно с другим, хотя и мог бы догадаться, что этот парень далеко пойдет. Приветствую тебя, благородный воитель Микстли.
Надеюсь, мне удалось промямлить в ответ что-то вразумительное. В тот момент я даже порадовался, что на мне широкое рубище из мешковины: правители, по крайней мере, не видели, как у меня дрожали коленки.
— А что, этот Микстли и раньше был лжецом? — спросил Мотекусома.
— Что ты, мой высокий друг, он вовсе не лжец. Микстли всегда говорил правду — такой, какой он ее видел. К сожалению, его представление об истине не всегда совпадало с представлением других людей.
— Точно так же, как и у обманщиков, — процедил сквозь зубы Мотекусома и, уже обращаясь ко мне, почти крикнул: — Ты убедил нас всех в том, что бояться нечего…
Несауальпилли прервал его, пытаясь успокоить:
— Позволь мне, мой друг и господин. Микстли!
— Да, владыка Глашатай? — сипло отозвался я, не понимая, во что вляпался, но чувствуя, что беды не миновать.
— Чуть более двух лет тому назад майя разослали своих гонцов по всем окрестным землям, чтобы предупредить о диковинах — плавающих домах, — которые якобы были замечены возле берегов полуострова под названием Юлуумиль Кутц. Помнишь?
— Конечно, мой господин. Тогда я сказал, что они видели двух необыкновенных рыб — одну гигантскую, а вторую летающую.
— Да, и ваш Чтимый Глашатай, вполне удовлетворившись таким объяснением, сообщил его соседним вождям, после чего все успокоились.
— А в результате это вышло мне боком, — мрачно процедил Мотекусома.
Несауальпилли сделал в его направлении умиротворяющий жест и продолжил разговор со мной.
— Как оказалось, молодой Микстли, некоторые из майя еще и зарисовали сие странное видение, но картинки попали ко мне только сейчас. Скажи, назвал бы ты то, что здесь изображено, рыбой?
И он подал мне маленький квадрат замусоленной бумаги, который я внимательно изучил. Это был типичный рисунок майя, настолько маленький и неразборчивый, что понять смысл изображения оказалось непросто. Однако мне пришлось сказать следующее:
— Признаюсь, мои господа, что это и вправду больше напоминает дом, чем тех гигантских рыб, которых мне доводилось видеть.
— А не может это быть летающей рыбой? — спросил Несауальпилли.
— Нет, мой господин. У нее крылья расположены по бокам и распростерты в стороны. А у того, что здесь нарисовано, они торчат вверх, поднимаясь из-за спины. Или с крыши.
— А теперь посмотри вот сюда, — он указал рукой, — на эти круглые точки между крыльями и под крышей. Как ты думаешь, что это?
— По столь примитивному рисунку, конечно, трудно судить с уверенностью. Но рискну предположить, что точками обозначены человеческие головы. — Затем я с несчастным видом оторвал глаза от бумаги и, посмотрев на каждого Чтимого Глашатая по очереди, сказал: — Мои господа, должен признать, что моя прежняя оценка этих известий была неверна. Если что-то и может послужить мне оправданием, то только недостаток сведений, ибо, увидев этот рисунок раньше, я бы сразу сказал, что у майя, как и у всех нас, действительно есть повод для беспокойства. Судя по рисунку, у полуострова Юлуумиль Кутц побывали огромные каноэ с крыльями, приводимыми каким-то неизвестным способом в движение и наполненные людьми. Невозможно сказать, что это за люди, к какому племени они относятся и откуда явились, но очевидно, что прибывшие чужаки обладают значительными познаниями и могут быть очень опасны. Если им по силам строить подобные лодки и плавать на них, то, боюсь, они в состоянии развязать такую войну, какая нам и не снилась.
— Вот! — с удовлетворением сказал Несауальпилли. — Микстли, даже рискуя навлечь на себя
