уверенный.
— За прошедшие после атаки четыре месяца уровень остаточной радиоактивности на расстоянии в десять километров от эпицентра упал до неопасного для жизни взрослого человека. Подчеркну — взрослого. Детям и беременным женщинам я бы находиться наверху не рекомендовал. Но радиационный фон — не самое страшное. Исходя из современных данных, страшна не радиация, а доза облучения, которую она создает в организме, действуя в течение определенного времени. К радиации можно даже приспособиться. К примеру, постоянное облучение природным излучением ряда областей высокогорной Франции привело к адаптации человеческого организма, и население проживает там без вреда для себя и потомства при уровне естественного фона от 150 микрорентген в час и выше. Проживало… Гораздо опаснее химическое загрязнение. К нему приспособиться невозможно. А после ядерных ударов в воздух, почву и воду попало столько вредных веществ, сколько химическая промышленность России не сбросила бы за десять лет. Пойма Оби заражена настолько основательно, что до показателей, приемлемых по довоенным нормам, очистится только лет через 200. А образовавшиеся после разрушения плотины болота тоже не улучшат санитарные характеристики района. Наконец, новая экосистема может тоже быть для нас неблагоприятной. Когда исчезнет снежный покров, легко прогнозировать демографический взрыв у насекомых. Про миллион трупов я даже говорить не буду. Вы сами все понимаете. В Подгорном, куда мы переселимся, незараженные грунтовые воды, свободный от загрязнений воздух, а радиация представлена только естественным фоном. Это все, что я хотел вам сообщить.
Выступление было закончено. Демьянов обвел взглядом собравшихся. Все смотрели на него, недвусмысленно показывая, что окончательное решение за ним.
Мерзавец генерал, как же вовремя он умер. Теперь ни на кого нельзя это спихнуть, некем прикрыться.
«Ишь вы, какие хитрые. Легко вам говорить. Доверили мне свои жизни, будто я супермен. А вы вспомните, кто я такой. Меня подняло наверх чудо. Оно же заставило вас слушать меня, старого неудачника. Чем я лучше старлея Олега Колесникова, опера Петра Масленникова, доктора Вернера, академика Старицкого? Они в своих областях профи. А я лысый обрюзгший тихий алкоголик в тельняшке, без семьи, без карьеры… На хер. Чего сопли распустил, тряпка? Вы еще все у меня побегаете».
Он откашлялся и начал. Только без пафоса. Не надо его.
— Товарищи. Даже если бы мы очень хотели, мы не просидим тут всю жизнь. Можно подождать настоящего, пока сойдет снег. Но вместе с оттепелью придут паводки и наводнения. Мы измеряли толщину льда и снежного покрова. Данные анализа свидетельствуют: паводок будет страшный. Убежище, может, и не затопит, но Академгородок превратится в Венецию. И половина Новосибирска тоже. И Бердска. Хотите прыгать по лужам, да? — Демьянов сделал паузу и отхлебнул воды из пластикового стаканчика на столе. — Вы могли бы спросить, почему нельзя пересидеть там год-другой, а потом перебраться на место получше, в низине? — он обвел собравшихся взглядом и понял, что этот вопрос действительно вертелся у них на языке.
— Можно, конечно, и так, — продолжал Демьянов. — Можно. Но, увы, нельзя. Когда зима закончится и установится нормальный световой день, переселение будет невозможно. Зашевелятся банды, которые сейчас сидят тихо, вся нечисть повылазит, как тараканы из щелей. Надо успеть занять хорошее место, пока это не сделали другие. А на равнине наши дети заложат другие города.
Вот и подошел к концу срок их заключения. Они направлялись к главному выходу — туда, где виднелся тусклый свет зарождающегося дня. Раньше этот коридор казался ей бесконечным. Теперь Маша видела, насколько он короток. От свободы их отделяло всего пятьсот шагов. Но через что им пришлось пройти, чтобы преодолеть их…
Машинально переставляя ноги и видя перед собой только сплошную стену идущих впереди, Чернышева думала о том, что все, в сущности, относительно. Эти четыре месяцев показались вечностью. И в то же время пролетели как один миг. Они столько потеряли… но жизнь-то продолжается.
— Как настроение, камераден? — донесся до нее бодрый голос Богданова, шагавшего впереди. — Никто не дрейфит?
— Все путем, — бодро ответил кто-то из сурвайверов.
— Только жрать охота, — подхватил второй. — Скорей бы привал.
Смешки, но редкие. Есть действительно хочется. Выходили практически на голодный желудок.
Чернышева в очередной раз взглянула на Владимира — со своим ростом и светлой шевелюрой он был хорошо заметен в толпе. Этот необычный человек притягивал ее как магнит. В последние месяцы они довольно часто общались в ходе совместной работы, но Маша давно понимала, что ей хочется большего. С Иваном, ее прежним кавалером, они расстались неделю назад по взаимному согласию, без скандалов и обвинений. Когда единственное, что связывает людей, это общая боль, такие истории нередки. За эти месяцы многие из них сходились и расставались по многу раз.
Наверно, это инстинкт — выбирать из имеющихся самого сильного.
«Ну и что, — подумала она, улыбаясь сама себе, — пусть говорят, что хотят». Маша знала, что он, пропадавший целыми днями в рейдах, а в остальное время то в пункте управления, то еще где, был пока свободен. По крайней мере, для серьезных отношений. Так почему бы и нет? Тем более что он сам делал ей знаки внимания, хоть и очень неуклюже.
Остальные беженцы шли в основном, потупив взоры или глядя без выражения в спину идущим впереди. Они не могли похвастаться уверенностью в завтрашнем дне, да и в сегодняшнем тоже. Все, что у них было за душой — надежда на то, что небеса сжалятся и дадут им немного пожить. Не обязательно «по- человечески», а как угодно. Будь это сценка из американского фильма, их лица были бы одухотворенными и светились от радости. Но здесь ничего подобного: усталость и отупение смешались в равных долях. Еще был голод, а вот страха почти не было. После всего, что им довелось испытать, он как-то притупился.
«А ведь они правы. Мы же, блин, видели последний день Помпеи, — подумала Маша. — Мы видели такое, что не снилось Ванге, Нострадамусу и индейцам майя вместе взятым. Чего нам бояться?»
Где-то рядом в этой толпе шагала Настя. Та, что прошла через ад метро лишь для того, чтобы снова попасть под землю. Многие догадывались, откуда она взялась, но никто за эти неполных три месяца, что она провела здесь, не сказал ей ни слова. Анастасия прожила это время, общаясь только с парой человек, но никого это не удивляло, теперь это было скорее нормой, чем странностью. Иногда она вздрагивала во сне и просыпалась с криком. Но все же за проведенное здесь время ее раны начали зарубцовываться. Она не могла вспомнить, когда в последний раз ее посещала мысль о самоубийстве, но это точно было до катастрофы. Теперь ей, как и остальным, мучительно хотелось жить.
Трудно придумать терапию эффективнее, чем терапия Апокалипсисом. Когда-то она читала про оригинальный метод лечения депрессий, когда пациентов закапывали в землю на пару часов. Ноу-хау действовало как сильный электрошок. Похороненные заживо должны были избавиться от застарелых неврозов, груза навязчивых мыслей и страхов. Грубо говоря, стать другими людьми. Неизвестно, работала ли эта метода, но что-то подобное произошло с людьми в Убежище. Они обновились. И как бы сильно Настя ни отличалась от своих товарищей по несчастью, шагавших слева и справа от нее, в этот момент она чувствовала то же, что и они.
Правда, умом она понимала, что их ждут годы и десятилетия, полные невзгод лишений. Но ее это не пугало, ей было не привыкать.
«Прощай, Убежище», — мог сказать в этот момент каждый из них.
Они знали, что обязаны ему жизнью. Как шлюпка с затонувшего «Титаника», оно приняло на борт немногих, но, по воле случая, этими немногими оказались именно они. Каждой твари по паре: некоторые почти герои, другие именно твари в вульгарном значении слова. Но большинство — обычные люди, социальный срез, в котором — и узбекские гастарбайтеры, и члены академии наук. Это были не самые приятные четыре месяца, но они не прошли впустую. Они многому научились. Стали жестче, собранней, научились ценить кусок хлеба, крышу над головой и старый матрас. Стали видеть в соседе по комнате и коридору не неизбежное зло, а человека, от которого может зависеть твоя жизнь.
Это место было их домом недолго, но им уже трудно было представить жизнь за его пределами.
