— А того, что вокруг, нам надолго хватит?
— Ты о чем?
— Ну, я про металлолом, бензин на заправках.
— Девочка моя, все это портится. Проблема номер один. Ржавчина. За сто лет толстенная балка, если никак не защищена от коррозии, рассыпается в прах. Проблема номер два. У бензина через пару лет начинает падать октановое число. Выдыхается он. И куда ни посмотри, все приходит в негодность. Наладить перегонку сырой нефти мы, говорят, сможем, но не добычу. А все нефтехранилища в пределах досягаемости сгорели.
— А как насчет биодизеля? — спросила девушка. — Я читала, на спирте даже самолеты могут летать.
— Разве что пилоты. Да и жаль, что у нас не Бразилия. Сахарный тростник не растет. А если бы и рос, мы нашли бы этанолу другое применение. Обнаружили мы тут недавно девять вагонов — цистерны с маркировкой. C2H5OH. Так Борисыч приказал этот факт держать в тайне. Тогда хватит всему городу надолго, даже если пить будут все — и младенцы, и старики.
Настя знала, что, хоть в городе не было сухого закона, злоупотребление алкоголем не поощрялось.
— Знаешь, мы ведь и автомобили навечно не сохраним, — призадумался Антон. — Можно, конечно, в кустарных условиях собрать авто середины ХХ века. С клаксоном. Но это штучно, не массово. Так что уже сейчас думают о запасном варианте. Гужевой транспорт. Лошадей пока мало — только те, что выживальщики привезли. Мы искали по деревням, но не нашли не то что лошадей — кроликов, блин. Всех сожрали. А в дикой природе зимой кони выжить точно не могли. Они, прости за каламбур, двинули кони. Ну, ничего. Через десять лет у нас будет табун.
— Вот бы покататься, — взгляд Насти стал мечтательным.
— Ну, нас к ним пока на пушечный выстрел не подпустят. Их холят и лелеют как младенцев. Хотя есть у меня знакомый со скотного двора. Может, и пособит.
За разговором время проходило незаметно. Они обсудили все, что касалось судьбы Подгорного и цивилизации, но никак не могли перейти к своей личной судьбе.
— Настюш, давно хотел спросить тебя…
— Да? — она повернула голову.
— Нет, — он мотнул головой. — Начну по-другому, иначе получается паскудно. Сейчас отношения полов не как раньше. Попроще. Дубиной по башке и к себе в пещеру… Поэтому заруби себе на носу, что ты мне ничем не обязана. Не надо фигни типа «благородный спаситель» и все такое, — он замолчал, подбирая слова. — Никакой я не благородный. Просто… с тобой мне очень хорошо. Я раньше не встречал никого похожего. Как это называется, ты знаешь?
— Дружба? — в глазах ее плясали веселые искорки.
— Ну, если хочешь, давай будем друзьями. Лучшими друзьями.
С трудом она сдержалась, чтобы не закричать «Нет!». Наверно, это было бы слишком даже для женского романа. Вместо этого она нашла в себе силы сказать:
— Как ты можешь? Глупый. Я же люблю тебя.
Никому и никогда она эти слова не говорила. Даже маме.
— И ты согласна быть со мной всегда, и в радости, и в горести? — в его голосе не было обычной иронии.
— Ты же знаешь.
Он посмотрел на нее и прочитал ответ в ее глазах.
— Жалею, что мы не встретились раньше, — произнес он, держа ее за руку. — Мы могли бы отправиться в романтическое путешествие. В Крым.
— Придет лето, и здесь будет хорошо. На холмах вырастут цветы и трава.
— В смысле конопля? Есть у нас те, кто обрадуется.
Она засмеялась глуповатой шутке, и снова повисла пауза, они обменялись долгим взглядом, в котором была древняя как мир игра намеков и полунамеков. Вроде бы и он не привлекал ее к себе, и она не тянулась ему навстречу. Но как-то незаметно они оказались совсем рядом.
— Столько раз представлял себе этот момент, — он привлек ее к себе. — Вроде, теперь нужно поцеловать свою любимую?
— А ты не знаешь? — шутливо спросила она.
— Абсолютно. Ты же у меня первая и единственная.
— Все шутишь, — вздохнула Настя.
— Никогда не был так серьезен. Я влюбился первый раз в жизни. Все, что было до, не считается.
— Конечно, не считается, — согласилась она.
— Ты такая красивая, что можно говорить об этом до утра. Хочешь послушать?
— Еще больше хочу, чтобы ты, наконец, поцеловал меня.
Когда их губы, наконец, разомкнулись, Настя покачнулась.
— Что с тобой, любимая?
— Голова закружилась.
— И руки холодные. Дай погрею, — он поднес ее руку к губам. — Ты дрожишь.
— Это не от холода.
Долгое время в тишине раздавался только звук поцелуев. Потом его прервал шепот Антона.
— Мы могли бы подождать до свадьбы.
— Смеешься? Я всю жизнь этого ждала.
— Тогда мы поженимся, когда вернемся.
— Обязательно.
— Правда? Я так люблю тебя. Блин, мозги абсолютно отключились…
— А разве они сейчас нужны?
— Ты права, моя девочка. Иди ко мне.
На минуту Антон отпустил ее, стал расстегивать пуговицы на ее кофте.
— И чего же их так много?
Он поднял Настю и перенес на кровать, покрывая поцелуями: губы, шею, плечи, грудь, ниже… гладя, лаская.
— Люблю твои руки, — произнесла она в темноте. — И не только за умение играть на гитаре.
А дальше никакие слова были не нужны. Это была не просто физиология, а нечто больше. Ей хотелось, чтобы эти минуты никогда не кончались — только теперь она чувствовала себя не обломком человека, а целым.
И то, что не было пережито раньше, в «нормальном» времени, когда наполненные людьми города- муравейники были для нее также мертвы и пусты, как руины, было прожито и испытано теперь. Потом они сидели, обнявшись, теряя счет минутам. Они понимали, что скоро придется возвращаться, но так не хотелось думать ни о чем. И так же, не отрываясь друг от друга, незаметно уснули.
Сквозь сон они слышали далекий вой.
— Волки? — не открывая глаза, спросила Настя, заворачиваясь в одеяло.
— Нет, хомячки. Страшные звери. Как нападут стаей, как повалят. — Но ты не бойся. До тебя только через мой труп доберутся.
— Мне от этого легче, — произнесла она уже спокойным тоном. Все-таки это инстинкт: прятаться за его спину и чувствовать себя слабой.
Она снова уснула в его объятьях.
В три часа ночи Настя начала кричать. Посмотрев ей в глаза, Антон понял, что ее сознание спит, а то, что кричит, принадлежит совсем не к миру людей. Ему стало страшно — за нее. Он обнял ее, прижался поплотнее к теплому телу, подоткнул со всех сторон одеяло.
— Тссс… Я с тобой. Ты никогда не будешь одна. И все эти твари пусть держатся подальше.
Она успокоилась и задышала ровно. Утром первые лучи солнца окрасили руины за окном в
