согласен: эта дорога пройдена до конца.
— Нет, я не хочу, — сообщил мне мертвец, едва только я вернул ему 'способность говорить. — Не надо, отпусти же меня наконец, «разреши оковы неправды, развяжи узы ярма, и угнетенных отпусти на свободу, и расторгни всякое ярмо»[48]...
— Непременно отпущу, — с готовностью обещал я.
Мне действительно не было никакого резона затягивать это знакомство.
— Ну сколько можно, — продолжал он свое нытье. — Сделал я все, как повелел ты мне, так и сделал[49]... открыл вентиль, заложил заряд...
Похоже было, что он отчитывался за какие-то прежние заслуги, перемежая свои речи цитатами из Библии, а вот события недавнего прошлого улетучились из его памяти вместе с жизнью. И, если верить алтарнику, мой нынешний собеседник по меньшей мере однажды на собственной шкуре испытал наказание подъемом из могилы. Что явно пришлось ему не по вкусу.
— Имя? — привычно потребовал я.
— Но ты же знаешь, — удивился он. — «Ты знаешь, видишь меня и испытываешь сердце мое, каково оно к Тебе[50]... двое из мужей оставались в стане, одному имя Елдад, а другому имя Модад...» [51]
— «И оставите имя ваше избранным Моим для проклятия; и убьет тебя Господь Бог» [52], — несколько напрягшись, невпопад молвил я. — Кто ты из этих двоих?
— И нарек имя сыну своему — Модад, — ответил он застенчиво. — Агониодиакон Модад...
— Иначе говоря, боевой диакон?
— «Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое...» [53]
— А где Елдад? — не удержался я.
Он не нашел ничего лучшего, как пробубнить банальное «разве я сторож брату моему» [54].
— Черный Чоппер, — сказал я. — Поезд до Силурска. Человек с сумкой.
— Ну хорошо, я сделаю это, — пробормотал он. — Только откройте путь, иначе мы не успеем. Почти два километра пешедралом...
— Кто должен открыть путь?.
— Вы, — объявил он с некоторым удивлением. — Больше ведь никто не способен! «Не в воле человека путь его, что не во власти идущего давать направление стопам своим. ..»[55] Или... или этот, с сумкой... он такой же, как вы?
— Нет, он другой, — сказал я наобум. — И, кстати, повтори поставленную задачу.
— Не хочу, — заупрямился мертвец. — Не могу. Не помню.
— Делай, что тебе говорят, — настаивал я. — Иначе я не позволю тебе умереть окончательно.
— Ну пожалуйста, — снова захныкал он. — Я устал, я не могу. «Человекам положено однажды умереть, а потом суд...» [56] Дайте мне спокойно дождаться суда, я заслужил...
— Заслужил, — сказал я, — конечно, заслужил. Кто же, как не ты! И я отпущу тебя. Если ты повторишь задачу.
— Но я не помню! — возразил он со всей искренностью, на какую могла быть способна половина туловища. — Найти... увидеть... И все! Больше ничего не помню! «Ныне прости вину раба Твоего...» [57] Разве было что-то еще?
— А потом? Что потом?
— Вернуться с докладом... как обычно.
— Куда вернуться?
— К Алтарю, разумеется. До Храма слишком далеко, а счет на минуты...
— Хорошо, к Алтарю. А где Алтарь?
— Там же, где обычно. На север от юга.
— А если его там нет?
— Как это нет?! Алтарь всегда есть. Нельзя, чтобы его не было! «Все пространство его вокруг — Святое Святых...» [58]
— Ну, а все же...
На протяжении всей нашей довольно-таки бестолковой беседы, густо перемежаемой отсылками к сакральным текстам, агониодиакон Модад сохранял отсутствующее выражение на неживом сером лице, глаза были закрыты, и на этой окостенелой маске шевелились одни
только губы. И вдруг он открыл глаза. Это было неожиданно даже для меня. И я не успел хоть как-то отреагировать на такой поворот событий.
— Ты не Митрополит! — почти выкрикнул он, насколько это вообще возможно для мертвеца. — Ты обманул меня!
— Ну да, обманул, — досадливо сказал я. — Но ведь ты хотел меня найти и увидеть. Твое Веление... задача выполнена.
— Нет, — сказал Модад с отчаянием. — Нет...
— Кто такой Митрополит? — спросил я. — Где находится Алтарь? И где Храм?
Он уже не слушал меня, а лишь повторял свое «нет», как заведенный, словно пытался отгородиться этим словом от невыразимого ужаса перед наказанием за свою посмертную болтливость. Допытываться подробностей от перепуганного мертвеца — пустая трата времени... И я заставил его замолчать. Все тем же способом, исключавшим всякую возможность реанимации.
Но перед этим все же, превозмогая отвращение, мысленно зажимая нос и гадливо жмурясь, погрузился в бессвязную мешанину его разлагающихся воспоминаний.
Мне хватило выдержки на пару минут, не более.
И все же я успел увидеть лицо человека, которого он называл Митрополитом (где-то я примечал эту сытую харю, возможно — на телеэкране, и определенно не в религиозном контексте... что-то связанное с подъемом нравственности и воспитанием патриотического духа в подрастающем поколении... и державный значок на лацкане), уяснить себе значение эвфемизма «Алтарь» (всего лишь интранет - портал, замаскированный под убогонькое интернет-кафе) и узнать, где находится Храм (примерно там, где я и ожидал, да и раньше подозревал, что под столь благообразной вывеской непременно занимаются гнусностями).
Но тот, кто продиктовал Веление семерке Драконов, или задачу, если пользоваться их терминологией, и проторил путь, гнездился слишком глубоко. А может быть, его и не было в памяти мертвеца.
За окнами вагона занимался грязно-серый рассвет — других давно уже не бывало. Поезд устало ввинчивался в густую утреннюю мглу, но я уже знал: скоро он снова остановится, и никакие чудеса больше не заставят его стронуться с места.
* * *
...Мне сказали, что я смогу найти этого человека в таверне на берегу, и он действительно был там. Перед ним лежала копченая рыба, стоял кувшин вина, а надкусанную лепешку он держал в руке, словно забыв о ней, целиком уйдя в свои мысли. Он был не так стар, как я себе представлял, и вовсе не слеп, как о нем говорили. Он просто умел не видеть то свинство, что происходит вокруг, в пользу великих картин, что рисовало его воображение. С воображением, как я уже имел возможность заметить, у него был полный порядок.
«Гомер?» — уточнил я.
«Кто спрашивает?» — откликнулся он после чересчур длительного молчания.
Я назвался.
«Знавал я одного Криптоса, — сказал он, разглядывая лепешку так, словно впервые увидел. — Вор
