качестве внешнего, есть способ обретения ими наружного вида, благодаря которому они имеются налицо как действительные, но в то же время и как общие части или органические системы, — чувствительность, скажем, в виде нервной системы, раздражимость — в виде мускульной системы, воспроизведение — в виде внутренних органов сохранения индивида и рода [23].
Специфические законы органического касаются поэтому отношения органических моментов в их двойном значении: в одном случае они — часть органического формообразования, а в другом — всеобщая текучая определенность, которая проникает все названные системы. Следовательно, в выражении такого закона определенная чувствительность как момент организма в целом получала бы, например, свое выражение в определенно образовавшейся нервной системе или она была бы связана также с определенным воспроизведением органических частей индивида или размножением целого и т. д. — Обе стороны такого закона могут быть наблюдаемы. Внешнее, по понятию своему, есть бытие для другого; чувствительность имеет, например, в своей системе свой непосредственно претворенный в действительность модус; а как общее свойство она в своих внешних проявлениях точно так же есть нечто предметное. Та сторона, которая называется «внутренним», имеет свою собственную внешнюю сторону, которая отлична от того, что в целом называется внешним.
Итак, хотя наблюдению, конечно, доступны обе стороны органического закона, но не [доступны] законы соотношения их; и наблюдения не достаточно не потому, что оно как наблюдение слишком близоруко и что ему следовало бы пользоваться не эмпирическими приемами, а исходить из идей (ибо такие законы, если бы они были чем-то реальным, должны были бы действительно иметь место и, следовательно, подлежали бы наблюдению), а потому, что мысль о такого рода законах, как оказывается, не содержит в себе истины.
(??). Моменты внутреннего в их взаимном отношении. Законом оказалось отношение, которое состоит в том, что всеобщее органическое свойство может становиться вещью в органической системе и иметь в ней свой оформленный отпечаток, так что то и другое были бы одной и той же сущностью, имеющейся налицо в одном случае в качестве всеобщего момента, а в другом — в качестве вещи. Но помимо того и сторона внутреннего для себя есть отношение многих сторон, и потому прежде всего напрашивается мысль о законе как соотношении общих органических деятельностей или свойств.
Возможен ли такой закон, это должно быть решено, исходя из природы такого свойства. Но последнее, как общая текучесть, с одной стороны, не есть нечто, что подобно вещи ограничено и содержится в различии некоторого наличного бытия, которое должно было бы составлять его форму, — чувствительность же выходит за пределы нервной системы и пронизывает все другие системы организма; с другой стороны, это свойство есть всеобщий момент, который по существу неразделен и неотделим от реакции или раздражимости и воспроизведения. Ибо как рефлексия в себя оно просто заключает в себе реакцию. Только рефлектированность в себя есть пассивность или мертвое бытие, нечувствительность, точно так же, как действие, что то же самое, что реакция, без рефлектированности в себя не есть раздражимость. Рефлексия в действии или реакции и действие или реакция в рефлексии есть именно то, единство чего составляет органическое, — единство, которое равнозначно органическому воспроизведению. Из этого следует, что во всяком модусе действительности должна иметься налицо та же величина чувствительности, что и раздражимости — так как мы в первую очередь рассматриваем взаимное отношение чувствительности и раздражимости, — и что органическое явление может быть понято и определено, или, если угодно, объяснено, в такой же мере со стороны чувствительности, как и со стороны раздражимости. То, что один считает, скажем, высокой степенью чувствительности, другой с таким же успехом может рассматривать как высокую степень раздражимости — и раздражимость той же степени. Если их назвать факторами и если это слово не должно оставаться пустым, то именно этим выражено, что они суть моменты понятия, следовательно, в реальном предмете, сущность коего это понятие составляет, эти моменты одинаково имеются, и если он, с одной стороны, определяется как очень чувствительный, то точно так же, с другой стороны, его можно назвать в такой же мере раздражимым.
Если между ними проводят различие, как это необходимо, то они различны по понятию, и их противоположность — качественная. Но когда помимо этого истинного различия между ними еще устанавливается разница со стороны их бытия и для представления того, как они могли бы быть сторонами закона, то они проявляются в количественном разнообразии. Их специфическая качественная противоположность, следовательно, входит в величину, и возникают законы такого рода, как, например, то, что чувствительность и раздражимость находятся в обратном отношении своих величин, так что насколько одна возрастает, настолько же другая убывает; или лучше еще, если самое величину отнести к содержанию, — что величина чего-либо возрастает настолько, насколько его малость убывает. — Но если этому закону сообщается определенное содержание, скажем, что величина дыры возрастает по мере того, как убывает то, что ее заполняло, то это обратное отношение точно так же может быть превращено в прямое и выражено так, что величина дыры возрастает в прямом отношении к количеству отнимаемого — это тавтологическое положение, которое — будет ли оно выражено как прямое или как обратное отношение — в своем специфическом выражении означает лишь то, что некоторая величина настолько возрастает, насколько эта величина возрастает. Подобно тому, как дыра и то, что заполняет ее и отнимается, качественно противоположны, но реальное [содержание] их и определенная величина его в том и другом одна и та же, и равным образом прирост величины и убыль малости одно и то же, а их лишенное смысла противопоставление сводится к тавтологии, — точно так же и органические моменты одинаково нераздельны в своей реальности и в своей величине, которая есть величина этой реальности; один убывает только вместе с другим и возрастает только вместе с ним, ибо один имеет смысл просто лишь постольку, поскольку имеется налицо другой; или, лучше сказать, безразлично: рассматривать органическое явление как раздражимость или как чувствительность, будет ли речь идти о них вообще или об их величине. Таким образом, безразлично, говорится ли о расширении дыры как об увеличении ее как пустоты или как об увеличении изымаемого заполнения. Или какое-нибудь число, например три, остается равной величины, возьму ли я его в качестве положительного или отрицательного; и если я увеличу три до четырех, то четырьмя станет как положительное число, так и отрицательное; — подобно тому как южный полюс магнита обладает ровно той же силой, что и его северный полюс, или положительное электричество или кислота совершенно так же сильны, как отрицательное по отношению к нему электричество, или как основание, на которое воздействует кислота. — Органическое наличное бытие и есть такая же величина, как эта тройка или как магнит и т. д.; оно есть то, что увеличивается и уменьшается, и если оно увеличивается, то увеличиваются оба фактора его, точно так же, как оба полюса магнита или как оба [вида] электричества возрастают, когда магнит и т. д. усиливаются. — Под то же понятие пустого противопоставления подпадает и то, что оба [фактора] столь же мало различаются по своей интенсивности и экстенсивности, одно не может убывать в экстенсивности и, напротив, прибывать в интенсивности, тогда как другое, наоборот, должно было бы уменьшать свою интенсивность и, напротив, увеличивать экстенсивность; реальная интенсивность просто столь же велика, как и экстенсивность, и наоборот.
Как видно, при этом законоустановлении получается собственно так, что сперва раздражимость и чувствительность составляют определенную органическую противоположность; но это содержание теряется, и эта противоположность превращается в формальную противоположность возрастания и
