летающие диады, наподобие все тех же летучих змеев. В одиночку могут только неуклюже парить, но, сцепившись, помогают друг другу размахивать крыльями, и получается активный полет, хотя тоже неуклюжий.
Если мир задуман как рай для людей, зачем нужно разнообразие? Только чтобы не совсем скучно было, чтобы стимулировать путешествия? Или разнообразие потом само возникло, путь развития разветвился?
Река в этом мире течет в углублении, как и положено реке, потому с середины реки видно недалеко. Возвышается иногда что-то над лесом, не разберешь — что. Однако от скуки Михаил всматривался в каждый такой объект.
И однажды разглядел дым. Слабенькая прозрачная струйка, в условиях Земли с ее облачностью мало кто обратит на нее внимание. Но на фоне здешнего однотонно-синего неба дым был заметен, как свет в темноте. И сразу к этому дыму потянуло, да еще как. К сверкающему полированным серебром шпилю, который до сих пор виднеется слева за кормой — не тянуло, видимая далеко впереди полоска над рекой (вполне возможно — мост) вызывала всего лишь любопытство, а этот дымок манит, как запах шашлыка на морозном воздухе. Несмотря на то, что дым — на правом берегу, а лаз — слева. Это чутье ведет, или очень хочется встретить людей? Понятное дело, что дыма без огня не бывает, но что здесь может гореть? «Почва» — маловероятно, иначе мировой пожар будет всем на горе. Наверное, могут гореть «кошма» и стебли плодовых прутьев, однако к самовозгоранию, вроде, не склонны, поджечь их надо. А поджигать умеют только разумные существа, здесь из разумных существ Михаил не встречал никого, кроме людей. Стало быть — из-за людей дым, скакунцов на вертеле жарят или сиденья из «пластилина» для своих велосипедов в печи обжигают.
Хорошо бы нашлись возле дыма люди, а то Михаил уже с трудом сдерживался, чтобы не начать разговаривать с самим собой. Собственно говоря, только слабый отголосок Никиного присутствия мешал начать «диалог с умным и понимающим человеком».
А может быть и чутье к дыму ведет. Может там и не люди, может — что-то другое, дым и на Земле не обязательно с людьми связан, однако если это окажется вход в местное метро, которое еще быстрее реки к лазу доставит, то нельзя проплывать мимо. Или сам по себе дым ничего Михаилу не даст, может это вообще мираж, зато попадется дерево, на котором растут самолеты. Надо причаливать.
Михаил засек направление на дым по компасу и вытащил лодку на берег. Можно было оставить в воде болтаться, или вообще бросить, пусть дальше плывет, новую срежем с дерева. Но слишком к ней привык.
Повел между деревьями велосипед. Опять заметны отличия, плоские стволы и ветки проявляют тенденцию к скручиванию в шуруп. Можно поспорить, что ниже по реке будет лес из одних спиралей.
Живности почему-то не видно. Высунулся из норы одинокий олух, проводил черным глазом, спрятался обратно, а больше — никого. Отсутствие зверья можно было расценить, как признаки присутствия человека, однако Михаилу захотелось отсюда убраться, во всяком случае — не задерживаться.
Сверившись с компасом, Михаил отправился дальше в лес. Вскоре живность снова появилась, это успокоило. Плодовые прутья здесь были низкие, толстые, росли плотными пучками, которые действительно заслуживали названия кустов, потому что на одном кусте все плоды — одинаковые. И сами плоды раза в два крупнее первых плодов, которые Михаил в этом мире увидел. А вскоре попался плод недоросший, потом — еще один, потом — куст, где все плоды маленькие. Все-таки, здесь есть люди.
Лес не кончался, прокатиться на велосипеде возможности не представлялось. Михаил боялся сбиться с направления на дым, постоянно брал азимуты по компасу, и все равно грызла неуверенность. По всей вероятности, неуверенность была не простая, а вызванная чутьем пролазника. Но недоросшие плоды встречались все чаще, то есть Михаил все же приближался к людям, или кто там фрукты объедает.
А потом встретилась широкая прямая тропа. У «почвы» местного мира такое свойство, что следов на ней не остается, а любой мусор она жрет, до сих пор казалось невозможным протоптать целую тропу. Но на тропе «почва» была темнее, шероховатей и другого оттенка. Недоросших плодов вдоль тропы очень много — верный признак, что по ней часто ходят. Вела тропа примерно туда, где дым, но с последним азимутом по компасу все же не совпадала, забирала влево.
Михаил залез на дерево, чтобы осмотреться. Наступать на тонковатые плоские ветки было страшновато, но ничего, выдержали. На самую верхушку залезать не пришлось, разглядел столбик дыма где-то с двух третей высоты дерева — действительно, тропа ведет к дыму, а Михаил отклонился. Плохо, значит, пеленговался.
Наконец-то можно оседлать велосипед и разогнаться, а то уже появилось мысль бросить в лесу бесполезное транспортное средство.
Михаил разогнался, увлекся скоростью. И потому въехал в человеческое селение совершенно неожиданно.
Это было так: ехал-ехал, проехал между двумя приютниками и увидел людей. Люди сидели, стояли, ходили. Двое — шли по дороге навстречу.
Михаил крутанул педали назад, чтобы затормозить, но ремень проскользнул, и велосипед катился дальше, встречным пешеходам пришлось отскочить.
Все же кое-как остановился, спрыгнул с велосипеда, огляделся. И, совершенно растерявшись, громко произнес:
— Good morning!
Потом сообразил, что первым делом следует широко, обезоруживающе улыбнуться.
С бурным появлением землянина в селении наступила немая сцена, Михаил рассмотрел местных жителей подробно. Люди как люди. Коренастые, невысокие, круглолицые, глаза навыкате, смуглая кожа и черные вьющиеся волосы, так обычно описывают древних шумеров. Все — молодые, худые, с виду здоровые. Детей не видно.
Одеты в комбинезоны, правда, другого покроя, чем первые Михаилом увиденные. И без капюшонов — а зачем в этом мире капюшон? У женских комбинезонов укорочены рукава и штанины, иногда — до продела, от комбинезона купальник остался. Впрочем, ноги у местных женщин кривоваты.
На лицах — удивление, но ни страха, ни агрессии не наблюдается. И за оружие никто не хватается. Даже наоборот: по окончании немой сцены один из местных, который сидел на «почве» с ножом в руках, что-то строгал, отложил нож и взялся вытирать руки кошмой.
Ну а само селение представляло собой компактные, аккуратные приютники, между ними расположены всякие разности: стоят на «почве» столики, пуфики, этажерки, корзины, нечто, похожее на очень большие пузатые бутылки с широкими горлами. Во всем чувствуется порядок.
К Михаилу подошли, обступили со всех сторон. Заметив его смущение, мужчина, подошедший первым, доброжелательно улыбнулся и произнес:
— Чей тшо.
И действительно, чей же это тшо?
Может это он спрашивает: «Чей ты еще?» Да нет, не может быть.
Михаил решил, что «чей тшо» это приветствие и повторил услышанное, как мог. Местные переглянулись, принялись что-то обсуждать короткими, отрывистыми репликами. Сдержанно засмеялись. Вполне возможно, что «чей тшо» означает не «здравствуйте», а «добро пожаловать».
Сказали еще что-то обращаясь к Михаилу. Естественно, он ничего не понял и только развел руками. С виноватой улыбкой. Реплики местных стали оживленней.
Одна из женщин рискнула потрогать велосипед, что-то произнесла, и вся компания быстро закивала. Поняли что-то.
Теперь Михаил знал, что чувствовала лингвистка Инна, когда ее обступили со всех сторон велосипедистки в мире Каменное Дерево.
Потом один из местных, видимо — главный, высказал пару солидных реплик (мол, чего на гостя насели? Никогда гостей не видели?) и сделал широкий приглашающий жест. Местные расступились, Михаил прошел за видимо главным. Приткнул велосипед у дерева, сел на предложенный «пуфик». Видимо-главный устроился напротив.
Остальные люди собрались в пределах слышимости, кто-то нашел себе занятие, кто-то просто
