Малюта кивнул в одобрение.
— Григорий Лукьяныч, милостивец! — визжал от боли Илидор, бесстыже дёргаясь голым телом.
— Когда крику много, толку мало, — по опыту заметил Малюта. — Настоящая мука молчит. Вот как вы, бояре… Митюша, заткни его.
Плещеев подошёл с клещами и пощёлкал их клювом перед лицом Илидора. У монаха от ужаса вытаращились глаза. Илидор уже не заорал, а накрепко стиснул челюсти. Но Плещеев вдавил монаху в рот клещи, ломая зубы, нашарил, подцепил и вырвал язык.
Илидор замычал, задыхаясь и кашляя кровью.
— Булатка, — позвал Малюта. — А теперь ты покажи боярам, как у вас непокорных казнят.
Кай-Булат, трогая лезвие ножа пальцем, мягко приблизился к Илидору. За Кай-Булатом братья Очины за уши тянули свиней.
— В Астрахань — вот так, — пояснил Кай-Булат.
Он наклонился над распростёртым монахом и вспорол ему живот. Илидор захрапел, как спящий. Кай-Булат схватил свиней за уши и ткнул рылами в кровавую борозду развороченного живота.
— Жри маханину! — велел он боровам.
На лестнице шумно вздохнул восхищённый Штаден:
— О-о… Гроссе варварский казнь!
— Государю служить — значит делать, что он велит, — пояснил воеводам Малюта. — А государь велит вам быть изменниками.
Воеводы молчали. Они видали и кровь, и ужасы, и смерть. Но вот так — чтобы свиньи жрали кишки живого человека…
Колычев обнимал Салтыкова, у которого вместо глаз были два чёрных кома запёкшейся сукровицы.
— Славно, Петруша, что ты ослеп, — тихо сказал Колычев.
— Моя служба — казнить, — объяснял Малюта. — Это, бояре, тоже — не пряники облизывать. Но я служу государю честно. И вы отслужите честно. Будьте покорны. Решил он, что вы — изменники, ну и умрите, как изменникам должно. А спорить, бояре, не надо. Сами видите.
Царский зверинец занимал обширный подвал. Едва Маша вошла, всё вокруг захлопало и закружилось стаей голубей. Царские голубятники прикормили птиц и приучили жить в подвале.
Маша сначала испугалась, а потом засмеялась. Сжавшись, вздрагивая, она стояла и жмурилась, а голуби садились ей на плечи и на голову. Иоанн любовался Машей.
— Ты, внученька, им по нраву, — ласково заметил Иоанн.
— Это матушки Богородицы птички, дедушка, — ответила Маша.
Иоанн вдруг ухнул, как сова, и, приседая, завертелся на месте, размахивая руками. Голуби взвились, мечась во все стороны.
— Страшный я? — грозно спросил Иоанн.
— Не страшный! — весело ответила Маша.
Иоанн снова взял её за руку и повёл вдоль клеток.
Они посмотрели на зайцев, на рысь, на баранов с крутыми рогами, на львицу, на заморского павлина. Но Машу больше всего поразило колесо с белками. Такого Маша никогда не видела.
Заворожённая, Маша долго смотрела на потешный бег белки, пока белка не юркнула из колеса в дырку своего домика.
— Чудо-то какое, дедушка! — восторженно прошептала Маша, глядя на Иоанна сияющими глазами.
Медвежий загон был обнесён толстыми брусьями. Один из медведей стоял у бруса и шумно нюхал воздух.
Маша спокойно просунула в проём руку и погладила медведя по носу. Иоанн оторопел.
— Эк!.. — охнул он, — Ты осторожней, внучка!..
— Мишки меня не укусят, дедушка, — беспечно ответила Маша. — Я когда по лесу ходила, на меня мишка выбежал, зарычал. А матушка на мишку платочком махнула, он поклонился и упятился. Матушка сказала мне, что меня мишки не тронут.
— Какая матушка? — удивился Иоанн. — Ты же вроде сирота.
— Моя матушка, — уверенно ответила Маша. — Она со мной везде ходила. Она меня жалела, кормила, а я ей песни пела. Я не сирота!
Иоанн с подозрением оглядел Машу.
В душе его зрело могучее подозрение, которое ему начинало казаться прозрением. Блаженная бродяжка, чистая душа… Неужели и вправду бесплотная Дева ходила вместе с ней по земле? А с кем ещё ходить Деве? И кто ещё сможет увидеть Деву?
— Какая матушка с тобой ходила? — осторожно переспросил он.
И Маша бестрепетно пояснила:
— Да Богородица же!
Глава 4
СТРАШНЫЙ СУД
— Всё мы тебе уже приготовили, владыка, — ухмыльнулся Алексей Басманов. — Федька, давай печать!
В Тронной палате Опричного дворца, полном дьяков и кромешников, Филиппа усадили на трон и придвинули под ноги любимую царскую скамеечку. На столике по правую руку выложили бумаги, поставили чернильницу. Федька Басманов вытащил из кармана царскую печать и, дохнув на неё, потёр о рукав, а потом грохнул печать на столик, словно чару выставил.
— Суди давай! — весело сказал он, как говорят «Наливай!»
— Видишь, сестрёнка, вон те ворота дворца моего? — наклоняясь к Маше, тихонько, словно по секрету, спрашивал Иоанн.
Открыв рот, Маша смотрела на ворота, где был изображён телец.
— А напротив них других ворот нету! — прошептал Иоанн.
Маша оглянулась — и вправду, противоположная стена Опричного дворца была без ворот. И отчего- то это было страшно.
— Когда Конец Света настанет, Исус Христос в те ворота зайдёт, а выйти не сможет! И будет он здесь вечно с нами жить!
Маша потрясённо оглядывала площадь Опричного дворца.
Иоанн опустился перед Машей на колени и дрожащими руками поправил на ней одежду.
Иоанн чувствовал такое вдохновение, в каком он мог увлечь за собой даже сонмы ангелов. Эта девочка была как слуховое окошко в небосводе. Если она признаёт в нём, Иоанне, брата — это будет уже не игра, а святая истина.
— А скажи, сестрёнка… — трепетно и робко шептал Иоанн, — когда к тебе матушка приходила, при ней сынка её ты не видала?
— Виновны мы, владыка. Признаём, — угрюмо говорил Шуйский, не глядя в глаза Филиппу.
Алексей Басманов развалился у стены на лавке среди дьяков и слушал допрос с интересом и с ленцой.
— В чём же вы виновны, бояре? — изумлённо спросил Филипп.
— Во всём виновны! — отрезал Бутурлин. — Мы Жигимонту сдались, а он нас отпустил.
— Гляди, сестрёнка. — Иоанн гладил ладонью каменную стену. — Во всём дворце наружу ни одного
