Иоанн ждал людей. Ждали опричники. Ждали приговорённые к смерти. Но ворота стояли пустые. И улица за ними тоже была пуста.
Иоанна и Марию Темрюковну заносило снегом. Малюта устал смахивать его метёлкой. Иоанн зашевелился под ворохом одежды, стащил с руки варежку и принялся рвать завязки шубы, словно ему сделалось жарко.
— Где мой народ? — прошептал он.
Под безоблачным рассветным небом раскинулась огромная Москва — снежные крыши, шатры, купола, деревья, колокольни… Позёмка заметала улицы, на которых с восхода не появилось никакого следа — ни человеческого, ни санного. Льдом затягивало проруби на реках. Не шумели кабаки. В храмах не звонили к заутрене. Бабы не судачили у колодцев. На торгах не гомонили толпы. Не было даже дымов из печей. В безлюдной Москве по запертым курятникам пели петухи.
В пыточном городке опричники разметали сугробы на помостах. Среди страшных столбов и кольев крутились вихри позёмки. Снег хлестал Иоанна по глазам и уже не таял на лице Марии Темрюковны.
Иоанн раздёрнул шубу на груди, сбросил шапку, наклонился вперёд и, раздувая жилы, отчаянно закричал этому пустому городу:
— Где мой народ?!
