последовали за ним?
— Мы получили от него кольца, — объяснил Гундлихт. — Мы готовы умереть за своего господина.
Следует упомянуть о том, что верность среди варварских народов была редким явлением. В отличие от более цивилизованных народов, у них же она не опиралась на такие отвлеченные понятия, как закон или государство. Скорее, верность подкрепляли кровь и долг, и в конечном итоге долг вождям переходил из рода в род. Из таких примитивных представлений возник обычай брать дань, поэтому верность обычно рассматривалась как долг перед господином, кормильцем и защитником.
Внезапно от жертвенника донесся жалобный вопль, и показалась дрожащая, вырывающаяся фигура, почти полностью обмотанная веревками.
— Ортог! Ортог! — кричал пленник. — Пощади! Не убивай меня, не надо! Мы ведь играли вместе еще детьми, мы сражались плечом к плечу! Пощади! Смилуйся!
Ортог взмахнул рукой, и вновь зазвенели цимбалы. Рот мужчины беззвучно открывался в крике, слезы струились по его лицу, но теперь в шуме его никто не слышал.
Двое мужчин подняли его над жертвенником и укрепили веревку на перекладине так, что горло и голова пленника оказались подставленными жрице.
Хендрикс зашептал, приблизив губы к уху Отто, которому пришлось наклониться:
— Это Андракс, главарь заговорщиков. Его оставили последним, чтобы показать, какая судьба ждет его шайку.
Отто кивнул.
Мужчина продолжал что-то кричать, раскрывая рот, и было неясно, то ли все звуки заглушил звон металла, то ли пленнику просто отказали голосовые связки, и ему не осталось ничего другого, как отчаянно, биться в страхе , с дикими глазами и искаженным лицом.
Четверо женщин крепко держали его, но, видимо, едва справлялись. Двое принесли котел — тот, который прежде опустошили над кадкой, стоящей на грубой волокуше неподалеку от жертвенника. Котел установили на жертвенник. Женщины держали пленника; ему приподняли голову и снова опустили так, что теперь она почти упиралась в дно котла. Жрица вновь набросила на голову капюшон.
Цимбалы взорвались яростным звоном. Человек задергался на веревке. Больше уже не казалось странным то, что он не издает ни звука.
— Он умирает недостойно, — процедил Хендрикс.
— Да, тут нечем гордиться, — кивнул Отто.
— Даже несмотря на то, что он из нашего народа.
— Он не наш, — поправил Гундлихт, — он предатель.
— Верно, — подтвердил Хендрикс.
— Разве все вы не предатели? — спросил Отто.
— Мы следуем за Ортогом, нашим господином, — возразил Хендрикс.
— И мы из народа алеманнов, — добавил Гундлихт.
— Но не дризриаков, — уточнил Отто.
— Да, не дризриаков.
— Вы не одобряете обычаи тимбри, — продолжал Отто.
— Да, но исполняем волю Ортога, нашего господина, — ответил Хендрикс.
— А что бы предпочли вы?
— Старую казнь, — пожал плечами Хендрикс, — плаху и тесло.
Жрица уже откинула капюшон. У нее были длинные смоляные волосы и высокие скулы.
— Это Гута, верховная жрица? — спросил Отто.
— Да, — кивнул Хендрикс.
Все женщины, кроме Гуты, снова запели.
— Все закончено, — вздохнул Хендрикс.
— Жарко, — пробормотал Гундлихт.
— Интересно, что будет дальше, — задумался Хендрикс.
Высокий человек в золотом шлеме, стоящий на помосте, заметил знакомую нам группу. Стоящий рядом с ним воин поднял руку.
— Мы можем подойти, — объяснил Хендрикс. — Ортог, король Ортунгена, желает встретиться с вами.
— Я не вижу на помосте Геруну, сестру Ортога, — сказал Отто.
Хендрикс напрягся.
— Она в шатре, с женщинами, — пояснил Гундлихт.
— Оставайся позади, — сказал Отто Юлиану. — Пока Ортог не вспомнит тебя по «Аларии».
Юлиан кивнул.
Маловероятным, однако, казалось то, чтобы кто-нибудь из присутствующих на «Аларии» узнал в босоногом, оборванном спутнике Отто, вождя вольфангов, молодого офицера с блестящей выправкой, в новеньком мундире с тремя пурпурными шнурами у левого плеча. Его могли принять за последнего из слуг и даже за раба, которого запирают в клетку на ночь и весь день заставляют гнуть спину в поле.
— Идем, — позвал Хендрикс. — Ортог желает вас видеть.
Глава 6
Она невероятно удивилась его появлению здесь, на пороге ее кабинета в библиотеке; он, такой рослый и красивый, неожиданно возник на пороге, и она не спрашивала, что ему угодно, ибо Знала это без вопросов, как знала и то, что именно за ней он пришел, угадав, что под судейской мантией, такой чинной и величественной, темной и строгой, были всего лишь полоски шелка, купленные на корабле «Алария» — белье, которое едва можно было отважиться надеть. Как могло случиться, что она надела его под строгий мундир — это ошибка! Она вскочила и бросилась к стене, но та растворилась на глазах, и она обнаружила себя на каменистом склоне холма, освещенном луной. В этом тоже было что-то странное — близ здания суда не было никаких холмов, но тем не менее она стояла на склоне и видела, как он возвышается там, где прежде были стены. Она в ужасе бросилась бежать от него по камням, между которыми там и тут росли колючие кустарники. Их длинные, темные ветви цеплялись за ее одежду, стараясь сорвать ее, оставляя дыры, а через них виднелось тело, расцарапанное до крови — ее запах могли учуять волки. На бегу она потеряла свою обувь — сначала левый сапожок, потом правый; странно, но на ней не оказалось чулок. Она спотыкалась и задыхалась, поминутно оглядывалась, отчаянно надеясь, что его уже нет сзади, что он отстал. Она обезумела от страха, ее босые ноги покрыли царапины и раны от острых камней, но она продолжала бежать так, что длинные судейские одежды развевались позади, пока, наконец, в изнеможении не остановилась.
Он по-прежнему был в нескольких шагах от нее!
Она вновь бросилась бежать, и вдруг ее одежда исчезла, а она осталась перед ним в одних узких шелковых лоскутках с «Аларии».
Неужели в этом диком, страшном, открытом всем ветрам, освещенном луной мире они остались только вдвоем?
Нет, она слышала где-то позади, за его спиной гром копыт множества коней, пение тысяч мужчин.
Обернувшись еще раз, она заметила вдалеке огни костров огромного лагеря.
Где же имперские корабли и легионы, способные защитить ее?
Она обернулась, чтобы бежать, но было уже поздно — вокруг ее тела обвился с тихим свистом и быстро затянулся черный плетеный ремень — он прихватил ее руки к бокам, впился в плоть, и при первом же движении она тяжело упала на левое плечо. Он оказался рядом — она не осмеливалась взглянуть на него — резко перевернул ее на живот, лицом в камни. Ремень, как коварная змея, охватил ее скрещенные лодыжки тремя тугими петлями так, чтобы она не могла подняться на ноги.
Плетеный ремень соскользнул с ее тела, и она почувствовала, как ее мучитель стоит рядом,
