— Я не знал, что сегодня дежурит Рената, — не обращая на нее внимания, сказал Отто.
— Дежурство можно отменить, — напомнил Юлиан.
— Господин, прошу вас, господин! — позвала Флора.
— Вероломная, лживая шлюха, — бросил ей Отто. — Радуйся, что Туво Авзоний посоветовал простить тебя. Иначе я бы бросил тебя псам.
— Да, господин, — прошептала она.
Отто отвернулся и широкими шагами покинул комнату.
Юлиан взял со стола документ о назначении. Он взглянул на рабыню, которая по-прежнему стояла на коленях, закрыв лицо руками.
— Сейчас уже поздно, — напомнил он ей, — ты должна быть либо в клетке, либо на цепи в комнате хозяина.
— Господин? — спросила она.
— На кухне есть свежая, красивая роза, — подсказал ей Юлиан.
Глава 33
В спальне Отто царил полумрак. На стене на трех цепочках висела зажженная лампа. Тяжелые гобелены со сценами битв и охоты висели на стенах, но теперь они были почти неразличимы в полутьме, только кое-где поблескивали вплетенные в ткань золотые нити. На окнах стояли решетки. Массивная кровать отбрасывала резкую тень.
— Как ты осмелилась прийти сюда? — спросил Отто, открывший дверь на робкий стук. На пороге на коленях стояла рабыня.
— Меня прислал господин Юлиан, — испуганно пробормотала она.
Она держала серебряный поднос с бутылкой вина, кубком, блюдом с закусками и свежим ярким цветком.
— Он хорошо сделал, что послал мне закусить, — произнес Отто и подал знак, что рабыня может войти.
Она вошла и поставила поднос на столик у постели. Рабыня была одета в короткую тунику, как Рената и Геруна.
Юлиан, который выбрал ей одежду и показал, как пройти в комнату Отто, решил, что больше ей не стоит носить длинное белое платье без рукавов, в которое она была одета в клетке.
Отто сердито отвернулся. Ножки рабыни казались изумительными.
Она опустилась на колени рядом с постелью.
— Ты можешь идти, — не глядя на нее, бросил Отто.
— Господин Юлиан пожелал, чтобы я спросила, не нужно ли вам чего-нибудь.
— Ты выполнила его приказ, теперь можешь уходить.
— Уже поздно, — возразила она. — Меня накажут, если найдут в такой поздний час в коридоре.
В такое время рабыням полагалось находиться либо в комнате хозяина, либо в своей комнате или в клетке.
— Ты пришла сюда по приказу, — возразил он.
— Но стражники могут побить меня, — ответила она.
— Скажи им, что тебя сюда прислал хозяин дома.
— Господину Юлиану не понравится, если его побеспокоят так поздно.
— Тогда тебя побьют, — сердито ответил Отто.
— Я должна по крайней мере быть в цепях, — настаивала она.
— Я свяжу тебе руки, чтобы было понятно, что ты выполнила правило.
— Прежде меня держали в клетке, но теперь ее отдали другой рабыне, — объяснила она.
— У тебя есть своя конура?
— Да.
— В ней чисто и сухо?
— Я стараюсь содержать ее в порядке, — ответила рабыня.
— Она большая?
— Побольше клетки, в которой вы держали меня на Варне, — ответила рабыня.
— Тебе полезно сидеть в клетке, — заметил он.
— Да, господин. Она огляделась.
— Кажется, господин не спит? — спросила она. Отто застонал в ярости.
— Господин? — как ни в чем не бывало, спросила она. — Позвольте мне налить вам вина, господин.
— Мне нужна женщина, — вдруг свирепо прохрипел Отто.
Она без разрешения встала, чтобы налить вино. Отто взглянул на плеть, висящую на стене, но не потянулся за ней.
Она налила вино в бокал.
— Все рабыни сейчас заняты или закрыты в своих конурах на ночь, — объяснила она. — Думаю, кого- нибудь из них можно привести из конуры.
Она поставила бутылку на поднос.
— Я — женщина, — напомнила она.
Отто взвыл.
Рабыня взяла кубок и встала перед ним на колени, протягивая его.
— Меня послали, чтобы я удовлетворила ваши желания.
— Мне ничего не нужно, — свирепо ответил Отто.
— А как же я? — спросила рабыня, и ее глаза внезапно наполнились слезами. — У меня тоже есть желания!
— Они ничего не значат, — ответил Отто. — Это всего лишь желания рабыни.
Он отвернулся.
— Не надо относиться к нам так жестоко! — закричала она.
— К нам? — удивленно переспросил он.
— К рабыням, — пояснила она. — Вы не знаете, что значит быть женщиной и рабыней. Вы не знаете, что значит быть в рабстве — просто быть имуществом, принадлежать кому-то. Вам не понять, какими беспомощными делает нас это чувство, и в то же время свободными и жаждущими. Думаете, мы не знаем, что значит наше клеймо и ошейник? Думаете, нам непонятно, для чего вы приказываете нам одеваться так, как мы одеты? Разве вы не можете понять, что это ранит нас до глубины души, воспламеняя наши чувства? Неужели вы не видите, с каким отчаянием мы повинуемся, любим и служим, чтобы стать самыми совершенными из женщин, чтобы о нас помнили наши хозяева, чтобы мы сами познали себя и достигли вершин желания и экстаза? Неужели вы не понимаете, как долго мы возвращаемся к самим истокам нашего бытия, к миру, где нас кормили, к миру кремней, молотов и плетей? Неужели вы никогда не слышали, как бьются, плачут и стонут девушки в своих конурах, как они жаждут прикосновения мужчины? Думаете, другие женщины способны прийти в то возбуждение, в котором постоянно находятся рабыни? Нет, вы не знаете, что такое бояться продажи, знать, что ты должна угодить, бояться плети, знать, что ты принадлежишь! Я молю хотя бы об одном прикосновении своего хозяина, а он даже не смотрит на меня! Отто повернулся к ней.
— Я молю о снисхождении, — сказала она.
— Ты недостойна его, — возразил Отто, — об этом свидетельствуют твои слова и поступки.
— Даже самые низкие и недостойные из рабынь имеют право умолять господина, чтобы он коснулся их!
— И ты сделаешь это? — спросил Отто.
— Да, господин, да!
Отто взял из ее рук бокал и поставил его на поднос.
