Гости напряженно молчали.
— Для кого существует на свете ягненок? — спросил Аброгастес.
— Для льва, господин, — ответил писец.
— А свинья?
— Для леопарда.
— А газель?
— Для викота.
— Для кого существуют рабыни?
— Для их хозяев, господин.
Бывшие гражданки Империи задрожали, лежа на грязном полу возле огромного копья.
— Империя обширна и богата, — с расстановкой произнес Аброгастес. — Ее протяженность и богатства безмерны.
— Империя неуязвима и вечна, — вставил кто-то из гостей.
— Была когда-то, — поправил Аброгастес. — А теперь Империи нет.
Гости переглянулись, ибо в существовании Империи никто не смел усомниться, как в существовании гор или звезд.
— Это верно, господин, — подтвердил писец.
— Империя уязвима? — неуверенно спросил кто-то.
— Давайте отправимся туда и вернемся на наши планеты с добычей, будем пировать и слушать легенды скальдов о наших подвигах! — предложил буйный на вид воин.
— А если Империя соберет войска и даже приготовится послать корабли за нами в погоню? — спросил Аброгастес.
— Пусть сначала найдут нас! — ответил воин, и гости возбужденно засмеялись.
— Неужели вы довольны жизнью хорьков и стервятников, ночных фильхенов, которые боязливо собирают объедки на дворцовых помойках?
— К чему ты говоришь об этом, могучий Аброгастес? — спросил дангар.
— Через стены можно перебраться, через реки — навести мосты, ворота можно разрушить, — проговорил Аброгастес.
Гости вновь переглянулись. Несмотря на всю ненависть к Империи, они боялись ее, либо как смутное, отдаленное присутствие у горизонта, опасное и пугающее, либо как явную и жуткую реальность, до которой могли внезапно дотронуться.
Гута лежала в грязи перед помостом.
Она постепенно начинала понимать, каким образом использовал ее Аброгастес — совершенно естественно, защищая собственные интересы, она в то же время оказала службу Аброгастесу, помогая ему объединить пирующих, дать им возможность выразить презрение олицетворению общей ненависти, — она невольно заставила их высказать гнев и недовольство любыми видами предательства и разрыва отношений, и таким образом она сама послужила намерениям Аброгастеса. Кроме того, важное значение имело ее обращение в рабство, превращение из священной девы, жрицы, в рабыню, объект общего желания, которую можно продать и купить на любом рынке. Несомненно, даже отвергая ее, Аброгастес демонстрировал рабыню как свое имущество. Очевидно, она помогла развлечь пирующих, как могла бы сделать это любая рабыня. Некоторые из присутствующих явно насладились ее танцем. Даже служение Гуты копью и ее танец имели свое значение. Она являла собой пример бывшим гражданкам Империи, показывая им, как следует вести себя по отношению к копью. Несомненно, ее танец дал им понять не только то, кто они такие, но и кем они стали. Многие стонали от беспомощного возбуждения и желания, некоторые вскрикивали. Всех рабынь желание заставляло ерзать и извиваться, некоторые едва понимали, что творится с ними. Ее танец подготовил рабынь для их служения. Теперь все они жаждали прикосновения хозяев. Несмотря на то, что в прошлом эти женщины были гражданками Империи, теперь они желали только ревностно служить. Они были готовы к этому даже сейчас, однако жизнь в рабстве кое-чему успела научить их.
— Империя уязвима, — кивнул Аброгастес. — Мы встречались с ее войсками на сотне планет, в тысяче крепостей и городов и побеждали их.
— Но это были пограничные войска, а не ауксилии. Пограничные войска — это не постоянные формирования, в них не служат настоящие воины, — возразил один из гостей.
— Даже вандалы, наши давние, ненавистные враги некогда держали в страхе Империю! — воскликнул Аброгастес.
— Но теперь они исчезли или рассеяны по множеству планет, они стали ничтожными изгнанниками на чужих планетах, некоторым даже приходится заниматься крестьянским трудом для Империи.
— Неужели алеманны хуже вандалов? — громогласно спросил Аброгастес.
— Нет! — сердито возразили гости.
Гута лежала на полу, маленькая, всеми забытая, обхватив свое тело руками. Она была так ошеломлена происходящим — своим танцем, своими ощущениями и состоянием — что едва осмеливалась пошевелиться. Никогда еще она не чувствовала себя такой живой, такой перепуганной, готовой открыто выразить свои чувства. Ей казалось, что она неожиданно познала себя в совершенстве, обнаружила то, что давно подозревала — что природа предопределила ей стать женщиной. Она испытывала ошеломляющее желание угождать и служить. Она желала делать это всю жизнь и принадлежать хозяину.
Она по-прежнему лежала на грязному полу зала, скорчившаяся и обнаженная.
Хозяева сами решали, надо ли одеваться рабыням, но если их одевали, то только в длинные ленты или открытые туники, чтобы женщины не забывали, кто они такие, чтобы их прелести казались более притягательными, чтобы в ней оставались намеки, чтобы одежду можно было сорвать, если этого пожелает хозяин.
Но на Гуте не было даже ошейника. Как ей хотелось иметь ошейник, или ножной браслет, или кольцо, или цепь — хоть что-нибудь, что могло бы подтвердить ее положение, дать ей понять, чего рабыня может ждать и на что надеяться.
К ней вновь начало возвращаться чувство голода. Ее так и не накормили, не желая зря тратить еду, поскольку оставалось неясным, будет ли она жива на следующее утро.
Она жаждала почувствовать надежность цепей.
Почему бы не надеть на нее цепи хотя бы на одну ночь?
На ее теле не было ни лоскутка.
На левом бедре Гуты, высоко, почти у талии, виднелось распространенное клеймо — крохотная роза рабства, одна из обычных меток, признанных среди торговцев. Клеймо ей поставили вскоре после отлета с Тенгутаксихай. Гута ждала в ряду нескольких рабынь, ее так же заковали в цепи, закрепив ногу неподвижно. Она кричала, билась в цепях, выворачивая запястья, которые были связаны в течение нескольких часов, а потом увидела, как дымится клеймо на ее коже, и в тот же момент осознала, что теперь ее будут признавать за рабыню во множестве галактик. Она надеялась, что ее заклеймит сам Аброгастес, но он не удостоил рабыню такой чести. Клеймо ставил кузнец в темном, испачканном кожаном фартуке, который точными движениями выхватывал клейма из жаровни, где за ними следили подручные кузнеца. Гуту держали на обычной цепи, как и всех других. Работа совершалась неспешно, обыденно и методично, как будто ее выполнял механизм. Она удивлялась, неужели кузнец и все остальные не понимают, что они делают, какое абсолютное и невероятное превращение они творят одним движением руки, прижимая к коже бедра раскаленное клеймо? Можно подумать, что они клеймят скот. Затем она поняла, что кузнец действительно делает это — рабыни были всего лишь клейменым скотом. Будучи свободной, она презирала рабынь, считала их ничтожными, и вот теперь оказалась одной из них.
Аброгастес приказал заклеймить ее, но не стал делать этого сам. Он препоручил это дело кузнецу и его подручным. Впоследствии Аброгастес даже не подошел к ней. Вместе с другими рабынями Гуте приходилось убирать его жилище.
Клеймо осталось на коже, свидетельствуя о том, что она рабыня. Оно давало Гуте надежду, что ее пощадят.
Сегодня ее могут бросить псам, которые сторожат лагерь.
— Они считают, — продолжал Аброгастес, обращаясь к пирующим, переводя злобные глаза с одного
