так же как и моя, придерживается самых правых взглядов.
С удивленно поднятыми бровями, густыми закрученными кверху усами и круглыми, как черные шарики, зрачками, лицо его выражало такое искреннее изумление, что некоторые засмеялись.
— А как же его сцапали? — спросил Кортесар.
Паэс пожал плечами.
— Не знаю. И сестра толком не знает. Как будто у них был небольшой склад оружия в одной квартире и кто-то на них донес. Когда полицейские нагрянули, они прямо направились к тай- пику. Для виду он был прикрыт холстом с изображением младенца Христа.
— А кто остальные?
— Глория и этого не знает. Кажется, одного из них зовут Зин, он художник-анархист с обожженными руками.
На Риверу, казалось, новость произвела сильное впечатление: он откидывал назад голову, морщил губы и вертел в пальцах сигарету. И как всегда, когда хотел уяснить для себя что-то непонятное и, возможно, унизительное, криво улыбался.
— Я его знаю вот с такого возраста, — говорил он, разводя над столом руками, словно показывая размеры младенца,— когда мы еще ходили в школу. Он был замухрышкой, никогда не играл на переменках и всегда всего боялся: играть в бой быков, бороться по-канарски и даже купаться в порту.
Урибе приподнял меховой воротничок и лацканы своего бархатного пальто.
— Одним словом,— сказал он,— он был умнее тебя.
— Да, он был умнее, но посмирней и потише. И вдобавок труслив. Помню, однажды он разозлил меня, и я как следует ему всыпал.
— Ты всегда всем всыпаешь как следует,— сказал Урибе.— Можешь не говорить об этом. Мы и так знаем.
Сузившиеся зрачки Рауля казались двумя черными отверстиями.
— Да замолчишь ты наконец! — крикнул он.
Рауль затянулся, выпустил дым и продолжал:
— Месяца три назад я встретил его в кафе на Гран Виа. Вид у него все такой же безобидный, и, когда он мне сказал, что изучает право, я сразу увидел перед собой прежнего прилежного ученика. Я немного пошутил над его школьными успехами, и мы распрощались как два старых приятеля. А теперь, выходит, его заграбастали.
Новость неприятно поразила Рауля. «А теперь, выходит, его заграбастали». Он произнес это таким тоном, будто сказал: «А теперь, выходит, он лучше меня».
— Похоже, эта весть тебя расстроила,— иронически заметил Кортесар.
Ривера немного помолчал.
— Расстроила это слишком... но... честно говоря, она меня удивила. Он всегда был такой тихоня, и я никогда бы не подумал, что он способен на такие дела.
Мендоса сложил газету так, чтобы всем были видны заголовки.
— Дело в том,— сказал он,— что никто из нас не осмелится пойти на риск. Никто из нас, к примеру, не сделал ничего, чтобы показать себя.
Он напомнил, что в единственном номере подпольного журнала, который они начали выпускать в прошлом году и который им удалось напечатать, в редакционной статье торжественно заявлялось: «Идеология, которая не призывает к немедленным активным действиям,—фальшива и вредна».
— Да, правильно,— подтвердил юный Паэс.— Мы зря теряем время.
События последних дней взбудоражили его. Паэсу тоже хотелось приносить какую-то пользу.
— Мы уже давно болтаем о том, что надо «что-то делать», и позволяем другим обставлять нас.
Агустин залпом выпил рюмку можжевеловой.
— Да, это самое важное. Ни мы, ни друзья Зина не предприняли ничего дельного. Когда мы создали клуб «Аттика», мы превозносили активные действия, а Руди, Хорхе и вся их банда издевались над нами: они не верили, что мы можем действовать. И в какой-то мере они были правы. То, что они сами не умеют действовать, еще не может служить оправданием нашему бездействию, наоборот, это должно быть для нас стимулом. Но стоит нам возвратиться по домам, и все пойдет по-старому, нас примут, как заблудших овечек.
Он остановился, чтобы опрокинуть еще одну рюмку, и оглядел собравшихся. Один только Урибё не слушал его. Наклонившись, он что-то таинственно шептал на ухо своему соседу, белокурому херувимчику, по имени Анхель. «Имя его,— подумал Агустин,— точно соответствует его внешности. Так и видишь, как он в белом балахоне порхает по небесам с цветком в руке».
— Ты тоже так считаешь? — спросил он Давида.
Прежде чем ответить, Давид облизал сухие губы, лицо его было бледно, словно припудрено мукой, длинные худые руки ни на миг не оставались в покое.
— Да,— ответил он.— Дома нас встретят торжественно. Все готово к возвращению блудного сына: вол, родичи и слуги. Может, даже каждого из нас ожидает папаша у поворота дороги.
— Правильно,—подтвердил Мендоса.—Но этого не должно случиться.
— А верней всего, именно так и будет,— перебил его Паэс,— и мы снова станем владеть тем, что принадлежит нам с рождения.— Он несколько раз говорил с Анной и усвоил ее стиль.— Все поколения поступали одинаково. Родители стараются опекать своих детей, а дети не обращают на них внимания и сбиваются с пути истинного. Притворяются, будто живут настоящей жизнью, а в конце концов возвращаются в свой загон с красными от слез глазами. Обычный финал комедии со счастливым концом. В душе никто из нас не порвал со старым окончательно,
Он говорил с таким шаром, что несколько буржуа, сидевших за соседними столиками, прервали свой разговор чтобы послушать его.
— Да. Совершенно верно. Мы паразиты, — сказал Кортесар.— А что мы еще можем делать?
— Прежде всего,— возразил ему Агустин вкрадчивым голосом,— обрубить причальные канаты. Если мы хотим быть последовательными и идти вперед, мы должны сжечь за собой мосты.
Мендоса заметил, что все взгляды устремлены на него. В тусклом свете глаза фосфоресцировали, точно у призраков.
— Только решительный акт, который по-настоящему скомпрометирует нас, докажет, что мы не играем в бирюльки. Мы должны действовать твердо и бесповоротно. До сегодняшнего дня мы только болтали. Но теперь после всех разглагольствований необходимо заявить: решено, отступать некуда.
— Важно точно определить,— сказал Давид,— какого рода будет этот акт.
Паэс зажег сигарету.
— Цель очевидна. Остается лишь разработать вопрос о средствах ее осуществления.
— Да,— согласился Урибе.—А как мы должны действовать?
Он задал этот вопрос с самым беззаботным видом, даже не
оборачиваясь к Ривере. Сам же внимательно выслушивал интимные признания белокурого херувимчика, возмущенно отмахиваясь от него своими маленькими целлулоидными ручками. Ри- вера обжег его взглядом черных, как пропасть, зрачков.
— Конечно, не как ты, проститутка, позволять гладить себя iro ляжкам!
В кафе поднялся шум.
— Да замолчите вы наконец! — вмешался Кортесар.— Мы пришли сюда говорить не о ляжках. А если уж вам так приспичило, убирайтесь отсюда подальше.
Рауль в негодовании расстегнул ворот рубашки.
— У меня и в помыслах не было кого-нибудь обидеть,— сказал он.— Единственное, что я хотел,— это поговорить о деле.
Наступила тишина. Все с любопытством и нетерпением смотрели на Мендосу.
— Да, необходимо определить характер наших будущих действий. Сейчас это единственно важная проблема.
Мендоса погладил рукой подбородок. В мягком освещении лицо его, обрамленное бородой и шевелюрой, казалось невероятно бледным.
— Опыт последних дней должен был научить нас кое-чему. Где иерархия, там обман. Только
