«Спокойствие, спокойствие, я веду себя, как дурак. Если кто-
нибудь увидел бы меня сейчас, подумал бы, что я спятил. Или что у меня «не хватает винтика», как говорили служанки о моей бабушке. Это глупо, потому что я...»
— Мне на все наплевать,— крикнул он.— На все, совершенно на все!
Он потерял власть над собой. Схва^рв со столика стакан с молоком, Давид выпил его залпом. И тут же стал отплевываться. Молоко было отвратительно, оно прокисло. Впрочем, ему и не хотелось пить. Ему хотелось спать. Он снова закрыл глаза и заснул. Нет, не заснул. По правде говоря, он сам не знал, что с ним такое творилось. Потом он заснул по-настоящему и проснулся от прикосновения влажной руки. Это был Урибе.
— Давид,— шептал он.— Давид.
Потянув Давида за рукав рубашки, Танжерец заставил его приподняться. Урибе взбежал по лестнице, не переводя дыхания, и даже ударился лицом, входя в квартиру. Теперь скула слегка кровоточила.
— Давид, Давид, послушай меня. Ты должен сейчас же встать и уйти отсюда.
Он принялся изо всех сил трясти Давида, так, _ что тот даже наклонился вперед. Урибе схватил приятеля за горло и заставил взглянуть себе в лицо.
— Послушай. Опомнись и послушай. Я только что из мастерской Агустина; там я случайно узнал обо всем. Я...— голос его дрогнул, пресекся и охрип.—Я хотел сказать тебе одну вещь, Давид. Ты будешь меня слушать, Давид? Послушай меня!
Урибе уселся на кровать и притянул к себе Давида. Заметив, что руки у него трясутся, он разозлился на себя. «Во всем виноват я,— думал он. — Если бы не я, ничего бы не случилось. Я просто хотел развлечься, поиграть». Он забыл о Рауле!
— Давид, проснись, проснись ради всего святого.
Давид приоткрыл глаза, и Урибе охватил страх. Он походил на полоумного: взгляд был пустой, безжизненный.
— Давид! Ради бога, послушай меня!
Давид утвердительно кивнул и безвольно уронил голову на грудь. Урибе казалось, что он сходит с ума.
— Давид! Ради всего святого, проснись. Ты должен бежать. Я смошенничал, подсунул тебе плохие карты. Я здорово напился в тот день, а Паэс уверил меня, что все это только шутка. Я думал, что это просто игра... Мне было так грустно в тот вечер, и я хотел во что бы то ни стало развеселиться. Я хотел быть храбрым и веселым и чтобы вы все меня полюбили. Я не знал, что, когда вы говорили об убийстве, вы говорили серьезно. Я думал, что это просто игра. Понимаешь? Мы всегда играли, потешались, и я думал, что это тоже шутка.
Давид посмотрел на Урибе своими нежными глазами, и лицо его словно просветлело от этого взгляда.
— Я знаю,— пробормотал он.
Он еще мгновение смотрел на Урибе и снова закрыл глаза. Танжерец почувствовал, как к горлу подступил комок.
— Клянусь тебе, я ничего не знал. Я был здорово пьян и не мог даже подозревать, что Паэс пойдет на такое. Я просто хотел повеселиться, понимаешь? Я был готов на все, лишь бы повеселиться. Я понимаю, что тебе это все равно и ты не захочешь простить меня... Я... Я достоин только презрения... плюнь в меня...
Он задыхался, слова застревали в горле, и вдруг ему пришла нелепая мысль. «Совсем как в твои лучшие минуты». Он оторопело замолчал. Ужасное сомнение охватило его, и, подставляя щеку для плевка, он понял, что все еще продолжает скоморошничать. «Боже мой, боже мой! Я люблю Давида, люблю по- настоящему. Я не вру. Не представляюсь». Он чувствовал, что не может не кривляться, и вдруг в отчаянии разревелся.
— Я подлец, настоящий подлец. Я виноват во всем. Они хотят убить тебя. Сегодня же убыот. Я был в мастерской, когда все уходили, и я слышал, как они договаривались об этом. Клянусь, я не выдумываю. Клянусь! Я не пьян. Я лежал на коврике и притворялся, что сплю. Но я все слышал. Агустин сказал, что тебя надо убить, Паэс согласился. Он не рассказал Агустину про мошенничество с картами, и я тоже не осмелился. Я боялся, что они убьют и меня.
Заплаканные глаза его были прикрыты, и веки мелко дрожали.
— Я все слышал. Я не был пьян. Паэс догадался о моем присутствии и хотел побить меня. Он разъярился, как дьявол. Он уже один раз поколотил меня, и я весь трясся от страха. Но я все слышал. Они придут за тобой сегодня вечером. Дождутся, когда привратница уйдет в церковь, и убьют тебя. Ты должен сейчас же бежать. Я найду тебе место, где ты переночуешь, а завтра утром уедешь в Барселону. А если хочешь, можешь уехать сего-дняшним экспрессом. Я...
Он сунул руку в карман и достал несколько билетов по сто песет.
— ...Три, четыре, пять. Пятьсот. Этого тебе хватит за глаза. Об остальном я позабочусь. Но ты должен спешить. Поезд уходит через полчаса, а они уже близко. Если они тебя здесь застанут, то убьют. Ой, Давид, Давид!
Но Давид снова впал в прострацию и, казалось, не слышал Урибе. Танжерец снова схватил его за плечи и стал трясти изо всех сил.
— Давид! Давид! Ради бога, проснись! Послушай меня. Это я во всем виноват. Клянусь, я совсем не пьян!
Давид вспомнил свой сон ъ? подымал, что мошенничество в карты не играло никакой роли. Он сказал об этом Урибе, и голос его прозвучал слабо и глухо.
— Это уже не важно, Урибе. Я все равно потерпел бы крах.
Он закрыл глаза, словно считая разговор оконченным, и Танжерец почувствовал, как все его тело покрылось холодным потом.
— Ради бога, Давид, вставай. Клянусь, я на этот раз не притворяюсь. У тебя еще есть время... Ты должен подняться.
«Да,— подумал Давид,— я должен подняться. У меня еще есть время». Теперь он наконец знал, на что у него еще было время. Урибе шептал ему прямо в ухо: «Тебя убыот, Давид, они тебя убьют! Через несколько минут они придут убить тебя!» Но Давид оставался неподвижным, точно продолжал спать. Ичшова на память ему пришел недавний кошмар. Глория. Хуана. Револьвер. Срок.
— Давид, ради бога, Давид!
Урибе ласково уговаривал приятеля, умолял, угрожал. Но тот сидел неподвижно, уткнувшись подбородком в грудь, сложив руки на коленях.
— Ты должен выслушать меня, Давид. Дай слово, что выслушаешь.
Урибе дрожал как осиновый лист. С трудом различая стрелки в призрачном свете луны, заливавшем комнату, он посмотрел на циферблат. До восьми часов оставалось двадцать минут. Мендоса и Луис могли войти с минуты на минуту. Если они его застанут здесь, тоже убьют.
— Давид,— бормотал он,— Давид.
Урибе понял, что сейчас позорно убежит отсюда, и отчаянно стал ругать себя. Он всматривался в лицо Давида, стараясь увидеть в нем хоть какие-то признаки жизни, и только холодел от ужаса. «Он похож на мертвеца, лицо неподвижно, как у трупа».
— Давид,— тихо позвал он.
Урибе говорил почти шепотом, словно боясь разбудить друга. Наблюдая за своим отражением в зеркале, Танжерец проникался к себе уважением и нежностью.
— Тебя хотят убить, и ты должен сейчас же уйти отсюда. Я оставил тебе деньги. Пятьсот песет. Поезд уходит через полчаса, но ты еще успеешь, если возьмешь такси. Ты должен спешить. Очень спешить...
Голос его срывался на фальцет, и он сам заметил в нем фальшь. Но ничего не мог с собой поделать. Какая-то неведомая сила толкала его на ложь, на продолжение этой невыносимой сцены.
— Тебе надо бежать на вокзал. Понимаешь? Осталось несколько минут, они могут сейчас прийти. Я дал тебе деньги, видишь? — Урибе легонько толкнул Давида и сунул деньги под одеяло.— Но тебе нужно идти сейчас же, иначе будет слишком поздно.
Урибе тупо, точно загипнотизированный, огляделся вокруг. За окном открывалась панорама мертвых
