В гостиной, над вашей головой, начинает сыпаться штукатурка, а висящая против вас картина подвигается по направлению к вам.
— Нет! нет! — в свою очередь кричите вы, поднимаясь с такой стремительностью со стула, что опрокидываете его. — Взрыв произошел в здешней печи… Это просто перемещение звука…
Подхватив на руки детей, бегут вон из гостиной, в которой все трещит и валится. Потом посылают за печниками и тратят порядочные деньги, чтобы иметь покой в течение нескольких дней хоть в этой комнате, пока будут взрываться по очереди печи в других.
Говорят, германские печи очень экономичны. Может быть. Но лично мне они в одну зиму обошлись в пятьдесят фунтов.
Северо-восточные европейцы постоянно хвастаются своими «рациональными» печами. Одни комнаты отапливаются у них так называемыми «голландскими» печами, в других красуются железные, питающиеся исключительно коксом и… картофельными очистками! Если вы вздумаете предложить им что- нибудь другое, они от негодования лопаются. Кухонные же печи питаются исключительно дровами; попробуйте угостить их коксом, — они откажутся служить.
Особенно причудливы и коварны бельгийские печи; у них дверка вверху и дверка внизу, и они похожи на перечницы. Все их благополучие зависит от дверок. По временам они чувствуют потребность в том, чтобы верхняя дверка была открыта, а нижняя закрыта, или наоборот; по временам же — чтобы обе дверки были открыты или же закрыты.
Правильно обращаться с этими печами может только местный уроженец, с раннего детства уже приспособившийся к их капризам. К счастью, они довольно мирные и редко взрываются; они только сильно горячатся, сбрасывают с себя крышку и раскидывают по всей комнате горячие уголья. Собственно говоря, эта печь или, вернее, грелка, обретается в железном шкафчике с двумя дверками. Когда вам нужно согреть комнату, вы отворяете дверки и выдвигаете эту грелку. Когда воздух достаточно нагрелся, следует осторожно вдвинуть грелку обратно на место. Нередко при этой операции все сооружение опрокидывается, горничная, с простертыми к потолку руками, испуганно взвизгивает и громко начинает призывать на помощь. Прибегают кухарка и поденщица и в свою очередь разражаются воплями. Потом все три женщины бегут за водой. Пока происходит вся эта суматоха, вы решаете немедленно заменить эту причудливую печь обыкновенною, которая хотя иногда и взрывается, но к которой вы все-таки более привыкли.
Когда вы почувствуете в своем помещении сильный запах, так называемый угар, то, конечно, можете открыть окна и таким путем парализовать губительное действие иноземных печей. Разумеется, вся улица сочтет вас за сумасшедшего. Но вы этим не смущайтесь: англичане вообще везде считаются сумасшедшими; это как бы особая их привилегия. Во всяком случае, улица пусть думает о вас что хочет, а вы зато можете свободно дышать и избавиться от головной боли.
Только в железнодорожном вагоне вам не позволят быть «сумасшедшим». В европейских поездах бесполезно возбуждать вопрос о свежем воздухе, если только вы не склонны разогнать всех пассажиров, выбросить кондуктора из окна и занять весь вагон одной своей особой. В поездах за границей существует такое правило, что если хоть один пассажир протестует против открывания окна, то оно немедленно должно закрыться. Англичанин в этих случаях не станет спорить; он просто дергает за ручку звонка и указывает явившемуся кондуктору, что термометр показывает девятнадцать градусов и что поэтому нужно открыть окно. В противном случае он, англичанин, сам откроет это окно и выбросит в него кондуктора.
Кондуктором обыкновенно состоит отставной солдат; он понимает, что его могут выбросить из окна, но законов гигиены не знает. Если вы вышвырнете его в окно, он не станет против этого протестовать и со спокойным духом оставит вас разбирать поднятое вами дело со вторым кондуктором. А так как в поезде находится чуть не с десяток кондукторов, то вам, в конце концов, надоест выбрасывать их всех в окно, и вы скрепя сердце подчинитесь существующему правилу. Не сделаете вы этого только в том случае, если вы — американец, а еще лучше — американка; с ними — дело другое.
Никогда я еще так не восторгался Америкой, как в один летний день по пути между Берном и Вевеем. Мы, пассажиры, уже целый час жарились в атмосфере, которая была способна привести в состояние полного очумения самого Данте, на что уж привыкшего к температуре ада. Наверное, он, после десятиминутного пребывания в таком пекле, потерял бы всякий интерес к показываемому ему его спутником, Вергилием, зрелищу и шепнул бы ему: «Голубчик, уйдем отсюда скорее!»
Вагон был битком набит самой разноязычной публикой. Все окна и вентиляторы были закрыты. Семнадцать мужчин курили, четыре женщины и несколько ребятишек сосали мятные лепешки, а одна старая еврейская супружеская чета полдничала, потребляя главным образом лук и чеснок. Вдруг на одной из остановок отворилась дверь. Обыкновенные местные пассажиры чуть-чуть приотворяют дверь, проскальзывают в нее и тщательно снова закрывают ее за собою. Но на этот раз явились не обыкновенные пассажиры, а пять американок. Они широко распахнули дверь и вошли нагруженные всякими корзиночками и свертками. Шести свободных мест подряд для них не нашлось, поэтому они разместились по всему вагону. Лишь только каждой из этих американок удалось освободить руки от ноши, их первым делом было броситься к ближайшему окну и открыть его.
— Удивляюсь, как это никто не умер в этом вагоне! — громко заметила одна из них.
Вероятно, эти дамы были убеждены, что если бы не их появление, то мы, пассажиры, не догадавшиеся сами открыть окна, непременно задохнулись бы.
— Нужно устроить свободный приток воздуха, — заметила другая, и она тут же отворила настежь дверь на одном конце вагона, между тем как одна из ее спутниц открыла противоположную дверь. Потом они все вместе вышли на одну из платформ и стали снимать вид Женевского озера.
Пассажиры возмутились и на нескольких языках начали проклинать предприимчивых американок. Задребезжали звонки, явились кондукторы и вместе с пассажирами принялись доказывать американкам незаконность их самоуправства.
Однако это оказалось бесполезным. Американки были непоколебимо тверды. Они, в свою очередь, стали доказывать необходимость своих действий и делали это, стоя в открытых дверях. Кондукторы, по всей вероятности, уже знакомые с американками, только пожали плечами и молча покинули вагон, а пассажиры, также молча, развязали свои чемоданы и корзины, достали оттуда фуфайки, платки и т. п. теплые вещи, — вообще приняли меры против угрожавшей им (больше, впрочем, в воображении) простуды, и на том успокоились.
VI
Почтовые открытки
Мания почтовых открыток с видами начинает проходить в Германии — месте рождения этого изобретения, как мне объяснили. В Германии или совсем не берутся за дело, или же, если возьмутся, то доводят его до конца и даже пересаливают. Когда немец принимается рассылать почтовые открытки, то забывает все остальное в мире. Немецкий турист никогда не знает, где он был, пока, вернувшись на родину, не попросит кого-нибудь из своих ближних или друзей показать ему открытки, которые он им прислал. Только тогда он начинает наслаждаться своим путешествием.
— Ах какой прелестный старинный городок! — восклицает он, взглянув на открытку. — Как жаль, что у меня не было времени выйти из гостиницы и походить по улицам. Но уже одно сознание, что я был в таком чудном местечке, так приятно.
— Почему же у вас не было времени? — спрашивают его.
— Да я попал туда лишь вечером и до самого закрытия покупал открытки, а на другой день едва поспел написать и разослать их. Потом надо было ехать дальше.
Попадается ему на глаза вид с одной горной вершины, и он говорит:
— Если бы я знал, что это такой великолепный вид, я бы остался там еще на день… Ведь это ошеломляюще хорошо!
Интересно было наблюдать прибытие немецких туристов в Шварцвальд. Я там жил в одной из особенно часто посещаемых деревень. Едва немцы успеют выскочить из коляски, как бросаются к единственному местному жандарму и спрашивают:
