Спонтанность сознания

смысле может зависеть от се сочетаемости с интеллектом. Парадоксально, что в то время как физики не могут обойти обсуждение динамики вселенной, не привлекая к обсуждению человеческое сознание в качестве непосредственного участника, философы-материалисты все еще утверждают, что сознание — это просто «механический отросток» машины.

Дуализм, однако, представляется в той же мере устаревшим. Декарта можно простить за то, что он вспоминал о душе, поскольку физика в его время умела только вращать водяное колесо. Но, по мере приближения к концу двадцатого столетия, физика повергла нас в растерянность своими концептуальными богатствами, благодаря которым любое метафизическое утверждение кажется поверхностным.

Но способны ли мы теперь «объяснить» духовные феномены при помощи нашей обогащенной коллекции физических законов? Именно на это надеялся бы просвещенный редукционист. Однако слишком рано было бы думать, что в конце концов, появится такая наука о сознании.

Закономерности пока слишком неясны, а тайны слишком глубоки (с. 240—241).

И все же поиск возможностей квантово-механической интерпретации функционирования сознания продолжается. Укажем здесь хотя бы на обстоятельный препринт и соответствующую статью Джана и Дюнне « О квантовой механике сознания применительно к аномальным явлениям»[Jahn and Dunne, 1984, 1986]. Авторы, желая подойти к изучению таких парапсихологических явлений, как психокинез и ясновидение (видение удаленных предметов), существенно расширяют представление о сознании. В их работе [1986 г.] мы читаем:

Применение метафоры связи к психокинезу( *65) поднимает вопрос об определении «сознания» для неживых систем... разграничение между живыми и неживыми системами, т. е. между системами, традиционно определяемыми как обладающие или не обладающие сознанием, теперь становится все более и более - размытым, если к этому подходить с биологических позиций (например, вирусы, ДНК, плазмиды и пр.) или с позиций физических (скажем, искусственный интеллект, самореплицирующие системы)... Таким образом, любая функционирующая система, способная получать и использовать информацию от среды или вносить ее в среду, может быть квалифицирована как обладающая сознанием для цели такой [развиваемой авторами] квантово-механической модели (с. 747—748).

Такое расширенное представление о сознании приведет нас к тому, что придется говорить о сознании как о феномене, который может еще и не обладать смыслами. Нам кажется, что в этом случае все же лучше пользоваться термином квазисознание, как это делают иногда и сами авторы цитируемой работы.

Но, как бы то ни было, сейчас есть все основания полагать, что представление о сознании должно быть достаточно широким. Его наполненность смыслами может варьировать очень широко, создавая иногда иллюзию качественного различия. Мне часто задают вопрос — обладают ли животные сознанием? Казалось бы, оставаясь на позициях герменевтики, естественно дать отрицательный ответ, поскольку у животных нет языка, той сложной семантически насыщенной системы знаков, которая есть у людей. Но вот один рассказанный мне эпизод, заставляющий быть осторожным в суждениях такого рода:

Летом на веранде дачного дома в кресле сидела пожилая женщина и читала книгу. Неожиданно ее внимание привлек шорох. Повернув голову, она увидела у своих ног большую крысу, внимательно и как бы просяще смотрящую на нее. Женщина попыталась отогнать крысу, но та не ухолила. Тогда женщина взяла с подоконника молоток и замахнулась на нее. Крыса не ушла — казалось, она просила смертного удара. Он последовал — она не уклонилась от него.

Да, это совсем странный случай. Крыса, видимо, мучительно больная, просила смерти от всемогущего человека. Значит, в какой-то степени она владела смыслами и могла их изменять. Она ведь добровольно отказалась от жизни и сделала это совсем не простым для нее путем. Но ясно и другое — иные доступные нам смыслы недоступны никакому зверю.

И мы — люди — носители смыслов, владеем ли мы ими до конца, даже в лице своих наиболее ярких представителей? И вообще, есть ли конец в раскрытии смыслов?

§ 10. Взгляд сверху

Перед нами паттерн: узор на гигантском ковре, сотканном за тысячелетия человеческой мыслью. Узор многообразен, многокрасочен, хотя местами на нем остались непроявившиеся участки. Спокойно скользит по нему взор. И как бы разнообразны ни были различные участки узора, мы улавливаем в них все один и тот же порыв — осознать запредельное.

Проходят культуры, века и народы, оставляя свои узоры на ковре. Нам не дано еще понять всего того, что запечатлено на нем тысячелетиями человеческой мысли. Но вдруг мы начинаем понимать — сейчас снова Ренессанс. Второй Ренессанс. Мы теперь уже освобождаемся не от гнета Церкви, а от суровости механистической односторонности Науки недавнего прошлого. И как тогда, как в те дни прошлого Ренессанса, мы начинаем видеть и понимать прекрасное теперь уже в узорах далекого — донаучного прошлого. Прошлое оживает, открываясь по-новому.

Но Ренессанс — это не только, когда открывается прошлое, а когда в прошлое вливается новое. И в наши дни новое, идущее из свободного, не скованного ограничениями использования математики, физики, нейрофизиологии и биохимии, начинает оплодотворять то вечно женственное начало, присущее памятникам прошлого. А многое из того, что было сокровенной тайной, охраняемой религиозным эзотеризмом, вдруг открылось всем, кто может видеть и слышать через медитации или с помощью какого-либо другого способа выхода в измененные состояния сознания. Каким простым оказался ключ!

Скептик, может, скажет, что прогресс все же слишком медлен. Но вспомним здесь Иммануила Канта. Разве лет 200 тому назад мы не могли бы вместе с ним сказать [Кант, 1964], что

... судя по всему, она [логика] кажется наукой вполне законченной и завершенной... (с, 82). 

и что в ней нет и не может быть ничего существенно нового после Аристотеля. А что же получилось теперь — как расцвела в наши дни логическая мысль, будучи оплодотворенной математикой.

Правда, Кант не обратил внимания на то, что уже Лейбниц начал обогащать логику математическими идеями. Может быть, и мы сейчас не отдаем себе отчета в том, что начавшееся теперь обогащение учения о человеке идеями из других областей знания приведет к далеко идущим последствиям.