разработанным и отчетливо установившимся представлениям о поле в современной физике. Физическое поле рассматривается как некоторая реальность. Его характеристики размазаны по всей той области пространства, где есть поле. Состояние поля должно быть задано в каждой точке соответствующего пространства. Величина, по которой определяется проявление физического поля в целом, называется полевой функцией. У нас есть основание говорить о семантическом поле, поскольку оказалось возможным ввести функцию распределения ?(µ), выполняющую роль семантической полевой функции. В отличие от лингвистических и психологических представлений, у нас, как и в физике, поле при своем проявлении не членится, а проявляется через задаваемую на нем величину.
10. Смысл — это самое важное понятие нашего тезауруса. Силлогизм Бейеса устроен так, что позволяет следить за изменением непосредственно самих смыслов в текстах. В этом коренное отличие от традиционной логики, где операции производятся над знаками, а смыслы возникают только из понимания предложений(** 83).
Отметим здесь, что природа смыслаоказалась недостаточно раскрытой в парадигме нашей культуры. Впервые это понятие было подвергнуто серьезному анализу с позиций сурового логика в работах Г. Фреге. Он, как известно, ввел представление о семантическом треугольнике, вершинами которого являются: имя (выражение какого-либо языка), обозначаемое (денотат) и смысл. В его работе [Фреге, 1977] читаем:
... в идеальной знаковой системе всякому выражению должен соответствовать только один определенный смысл (с. 184).
Денотатом предложения является его истинное значение, а смыслом — некоторое суждение (с. 210).
Однако, в рамках формальной семантики все же не удалось создать теорию смыслапри широкой постановке этой задачи. Трудности, связанные с формально-логическим пониманием того, что есть смысл, можно иллюстрировать следующими высказываниями У. Куайна, американского логика, математика и философа [Quine, 1953]:
Для теории смысла критическим является вопрос о природе его объектив: какого сорта вещами являются смыслы? Веским основанием, ' необходимым для обсуждения темы, может оказаться прежняя ошибка, находящая свое выражение в стремлении проводить разграничение между смыслом и референцией /указанием па предмет обозначения. Как только теория смысла была четко отделена от референции, то это означало, что прямой задачей теории смыслов является синонимия лингвистических форм и аналитика утверждений; смысл сам по себе как неясная промежуточная сущность легко может быть отброшен (с. 22).
Смыслы часто путали с соотнесением, и это позволяло принимать понятие «смысла» без обсуждения. Люди полагают, что смысл слова «человек» столь же ощутим, как наш сосед, а смысл словосочетания «Вечерняя Звезда» столь же ясен, как звезда в небе. Кроме того, считается, что сомневаться в смыслах или отрекаться от них — значит полагать, что существует мир, в котором есть только язык и ничего, на что язык мог бы указывать. На самом деле мы можем признать существование целого мира объектов и позволить частным и общим терминам разным образом указывать на эти объекты так, как нам это понравится, причем о смысле мы даже не будем упоминать.
Объект, названный частным или общим термином, может быть чем угодно под солнцем. Существование смыслов предусматривает, однако, что они есть сущности особого рода: смысл выражения естьВ выраженная идея. Современные лингвисты почти все сходятся на том, что идея идеи, идея мысленного двойника лингвистической форм совершенно беспомощна, и может быть и вредна для лингвистической науки. Я думаю, бихевиористы правы, полагая, что говорить об идеях вредно даже для психологии (с. 47—48).
Наверное, нам надо согласиться с высказываниями Г. Л. Тульчинского [Тульчинский, 1985] о том, что достигнутый в последнее время успех в логической семантике связан с редукцией терминов теории смыслов к терминам теории референций. Нас этот подход мало интересует. Мы хотим осмыслить природу смыслов не в их редуцированной форме, а в широком — вселенском звучании, близком современной герменевтике.
Отметим здесь, что еще и Витгенштейн понимал, что представление о смыслах нельзя развить, опираясь только на формальную логику. Последняя, согласно его представлениям, «образует логическое предложение одно из другого, не заботясь «о смысле и значении» (6.126). Он пытался, как мы об этом уже говорили выше, набросать контуры образной теории смыслов. В Трактатечитаем следующие относящиеся сюда слова:
2.1. Мы создаем для себя образы фактов.
2.11. Образ изображает факты в логическом пространстве, т. е. в пространстве существования, или несуществования атомарных фактов.
2.141. Образ состоит в том, что его элементы соединяются друг с другом определенным способом.
2.1512... образ связан с действительностью; он достигает ее.
2.221. То, что образ изображает, есть его смысл.
Не без некоторого удивления мы замечаем, что образная теория смыслов, по-видимому, в чем-то соприкасается с нашими представлениями о подвалах сознания. Правда, природа образов у Витгенштейна все же остается недостаточно раскрытой(* 84). Можно думать, что он обратился к ней для того, чтобы как-то связать представление о смыслах с действительностью: «Образ есть модель действительности» [2.12]. Значительно более отчетливо говорится об образах у Гегеля. Напомним здесь, о приведенных выше его высказываниях (см. гл. I, §5) о воображении, об образах и о тайниках, из которых эти образы появляются на поверхности сознания. Еще раньше о роли воображения и созерцания много и совсем не просто говорил Кант — к его высказываниям мы обратимся в §9 этой главы. Непосредственно перед Витгенштейном стоит Ницше, который говорил о том, что процесс мышления начинается с возникновения образа - его высказывания мы