— О, конечно…
Я отвернулся как и подобает воспитанному джентльмену. Или советскому гражданину, что совсем не одно и то же.
— Можете поворачиваться
За то время, пока я любовался дувалом, дама успела экипироваться в верхнюю часть купальника, причем явно не советского производства. Но это и понятно — кто в загранку летают, советское ни за что не будут носить. Видная невеста — и не только потому что в загранку[12] летает.
— Э…
— Юрий Николаевич скоро будет. Он быстро, мы сегодня вылетаем.
— Меня Наташа зовут…
— Что с вами?
— Да нет. Ничего. Все нормально.
— Точно все нормально? — девушка встала с шезлонга — вы даже побелели. Давайте в дом, там Юрия Николаевич подождете.
В доме было как и в любом доме, где нет постоянных жильцов, а есть только временные. Любой более-менее опытный человек быстро отличает постоянное жилище от временного. В любом постоянно жилище все как то… обстоятельно, весомо. Каждая вещь на своем месте. А тут… большие сумки у входа, какие-то топчаны, примитивная мебель, плитка, сделанный из зеленых досок (от снарядных ящиков, тут их полно) стол…
— Давайте. Вот сюда присядьте.
Топчан был неудобным, но мягким. По крайней мере риска упасть не было.
— Чаю хотите? — девушка накинула на себя что-то типа шали, чтобы выглядеть хоть немного боле прилично.
— Наташенька, из ваших рук я выпью даже яда…
Девушка фыркнула и куда-то убежала…
А ведь не отпустит. Никогда не отпустит. Я хоть неверующий, но есть одно хорошее выражение — крест. У каждого он свой. И каждый обречен нести его до конца своих дней. До конца — если крест тяжел, конец можно приблизить. Своей рукой.
А вот это — мой. И он будет со мной всегда. Не знаю, что тут больше, любви или жалости, или самобичевания… Да какая разница?! Крест от этого легче не станет…
— А вот и я… Здесь совершено очаровательный чай, в Союзе такого нигде не купишь. Даже индийский не такой как здесь…
Наташа успела не только приготовить чай, но и более-менее одеться.
— Берите, берите, не стесняйтесь…
Коричневая жидкость в чашке, немного надтреснутой курилась парком, обжигала рот, вязала язык. Чай был и впрямь хорош — почти чифир, какой пьют уголовники. Черный и горький, бещз малейших признаков сахара. Такой чай хорошо бодрит…
— Вы мне так ничего про себя и не рассказали… — Наташа с любопытством глядела на меня — вы новенький? Я вообще то кое-кого тут знаю, из колонии, но вас вижу впервые…
— И кого же вы знаете… — спросил я
— Да так…
— Вы москвич?
— Ленинградец — автоматически ответил я. Город я знал поскольку там учился, а представляться москвичом было опасно. Очень опасно. Город-герой Москва намного меньше по размерам, чем это кажется на первый взгляд.
— Странно. А мне почему то показалось что вы москвич
— Почему же? Как можно с первого взгляда отличить москвича от ленинградца?
— А вот так!
— Как же? Поделитесь…
— Ну… москвичи никогда не упускают момента. Ленинградцы более деликатные…
Мы рассмеялись — в унисон
— И кто же вам больше нравится? Москвичи или ленинградцы?
— Зависит от обстоятельств. Вы в посольстве работаете?
— Почти. Аппарат ГВС.
— ГВС?
— Главного военного советника. Знаете, откуда взялся этот стол, на котором сейчас стоит чайник?
— Нет
— Этот стол сколочен из досок, которые до этого были снарядными ящиками. Мы это все поставляем афганцам, а афганцы пускают в дело. И снаряды, и, как видно, ящики.
— Да… как интересно… А откуда вы Юрия Николаевича знаете?
— Сменщик отрекомендовал Тот человек, которого я заменил — он и познакомил. С пилотами Аэрофлота нужно дружить. И со стюардессами — тем более…
Наташа улыбнулась
— А вы давно летаете на загранку?
Она посмотрела на часы
— Уже второй день…
Вот те на…
— Так это…
— Мой первый рейс. И я очень волнуюсь…
— И как вам Афганистан?
Наташа задумалась
— Если правду скажу — не засмеетесь?
— Конечно нет.
— Когда я была маленькой… моя бабушка рассказывала мне про войну. Мне это казалось жутко романтичным… Кажется здесь то же самое.
— Про какую войну? Великую Отечественную?
— Да нет же. Про гражданскую.
Я удивился
— Ваша бабушка воевала в гражданскую?
— Да… Она и с дедушкой там познакомилась. Дедушка, кстати, одно время охранял Ленина.
— Интересно…
— Только он потом ни о чем не рассказывал. Сядет — и молчит, клещами слова не вытянешь. А бабушка мало что знала. Она медсестрой в полевом лазарете работала…