Бедный Гаспар, он рассчитывал столкнуться в Ватикане с кое-какой коррупцией, кое-какой развращенностью, кое-какими грязными делишками — почему бы и нет? — ведь не случайно речь шла о средоточии власти, а власть, как известно, не обходится без вышеупомянутых вещей, но такое?! Этому невозможно было даже подобрать названия. Было ясно, что наименее серьезное, что он может сказать их высокопреосвященствам, подумал Гаспар, было то, что они не воспринимают во всей его глубине образ Христа, равно как было ясно и то, продолжал размышлять он, что они лишились рассудка. Убить Папу! Разве брат Гаспар, член ордена братьев-проповедников, разочаровавшийся в церковной помпезности, не должен был взять дело в свои руки и помешать их высокопреосвященствам и архиепископам довести до конца преступный план, подробности которого они, должно быть, обсуждали в эти самые минуты? Так ему показалось, и, вскоре после того как его высокопреосвященство кардинал Эммануэль Малама оставил его справлять свою нужду, он сполоснул лицо, руки и затылок, вышел из уборной, прошел по коридору и спустился по пышной лестнице, твердо решившись покинуть Епископский дворец и во всем признаться первому же встречному полицейскому, который, несомненно, выслушав эти ужасы, поспешит отвести его к своему начальству, и тогда брат Гаспар не остановится, пока не расскажет все секреты происходящего в курии, которые ему удалось раскрыть и которые подтачивали изнутри ковчег святого Петра, но тут, к сожалению, послышались легкие шаги, и, заглянув в пролет лестницы, брат Гаспар различил кардинальскую мантию и шапку, а в представшем перед ним еще через мгновение кардинале узнал Джозефа Хакера, так же как тот узнал в нем Гаспара, потому что сказал:
— Извините. Ваше лицо мне знакомо, — и это, равно как и зажигательная улыбка, мягкий, приятный голос, преисполненные изящества манеры, говорило: «Вы, несомненно, брат Гаспар».
В эти мгновения монаху больше всего хотелось не быть братом Гаспаром, но, что поделаешь, он им был, так что ему не оставалось ничего иного, кроме как преклонить колена, поцеловать рубиновый перстень и сказать:
— Брат Гаспар Оливарес из ордена братьев-проповедников, который был призван в Ватикан и который, — добавил он, склоняясь еще ниже, — у ваших ног.
— Брат мой, — сказал Хакер, беря Гаспара за плечи и помогая ему подняться, — мне давно уже очень хотелось встретиться с вами лицом к лицу. Ваша книга произвела на меня благоприятное впечатление.
— Почту за великую честь, и очень был рад встрече с вами, — ответил Гаспар, не позволяя, однако, льстивым отзывам усыпить свои намерения, — а теперь извините меня, но…
— Куда же вы?
— Что?
— Куда вы так спешите? Встреча с государственным секретарем уже закончилась?
Гаспар отрицательно кивнул.
— Тогда — куда же вы?
— В уборную, — ответил Гаспар, чуя, что не следует откровенничать.
— Ну, значит, вы не туда идете, — улыбнулся Хакер.
— Неужели? — откликнулся Гаспар, изображая крайнее удивление и оглядываясь, словно он вдруг заблудился во Вселенной, что более или менее соответствовало его чувствам.
— Я провожу вас, — сказал Хакер и стал решительно подниматься по лестнице. Потом остановился, полуобернувшись, и, увидев, что Гаспар, словно остолбенев, стоит на месте, мягко позвал его: — Пойдемте, брат Гаспар, — так что тому оставалось лишь последовать за кардиналом, как собачонка. — Вы ведь здесь в первый раз, брат мой, верно?
— Да, ваше высокопреосвященство.
— Я узнал, что сегодня утром вы прогуливались с Папой по садам.
— Точно так, ваше высокопреосвященство.
— На машинках, полагаю?
— Точно так.
— Как вам гостиница Святой Марты? Вам тут у нас уютно?
— Очень, ваше высокопреосвященство.
— Скажите-ка мне, брат Гаспар, когда вы прогуливались с Папой, вы тоже были в костюме футбольного тренера или в сутане?
— В сутане, ваше высокопреосвященство.
— И вам не показался неподобающим наряд, в котором вас принял Папа?
— Мы ведь собирались на прогулку.
— Иными словами, он вам таким не показался.
— Показался, ваше высокопреосвященство, и даже очень, но я воспринял это как жест смирения.
— Смирения? Кажется, я не совсем улавливаю смысл, который вы придаете этому слову. Смирение? Что вы понимаете под смирением?
— Знать, что ты в руце Божией.
— И это значит, что нужно одеваться как мужлан?
— Ваше высокопреосвященство, — ответил брат Гаспар, — я воспринял это как то, что Папа хочет слиться со своей паствой.
— Любопытное толкование, но неправильное, — вынес окончательное суждение кардинал Хакер.
Когда они дошли до коридора, где располагалась уборная — уже неоднократно посещенная измученным монахом, — кардинал Хакер изящным жестом указал на нее, но брату Гаспару стало как-то не по себе возвращаться одному в кабинет Кьярамонти, поскольку он рисковал в свое отсутствие стать поводом для еще более язвительных шуток, особенно после известия о том, как его застигли врасплох, когда он собирался удрать, поэтому ответил:
— Нет, мне уже больше не хочется.
— Что вы сказали?
— Я говорю, что мне уже не хочется больше.
Хакер посмотрел на него с некоторым и вполне понятным удивлением, и они в молчании продолжили путь к кабинету государственного секретаря, как вдруг брат Гаспар остановился и сказал:
— Положа руку на сердце, ваше высокопреосвященство, я шел совсем не в уборную.
— Как? Что такое?
— Да, я собирался уйти по-английски, потому что решил вернуться в монастырь.
Кардинал Хакер, похоже, не понял смысла его слов и взглядом потребовал более пространных объяснений.
— Ваше высокопреосвященство, возможно ли, прежде чем вернуться в кабинет государственного секретаря, поговорить с вами несколько минут наедине? Есть кое-какие вопросы, немалой важности, о которых, я полагаю, вашему высокопреосвященству было бы неплохо знать.
— Да. Почему бы и нет? Действительно, прекрасная мысль, брат Гаспар, — ответил кардинал. — Но давайте-ка поищем места поспокойнее. Кабинетов тут хоть отбавляй.
Открыв пару дверей наугад, они оказались в помещении — почти точной копии зала собраний государственного секретаря. Они сели на диван, и брат Гаспар начал:
— Ваше высокопреосвященство…
Кардинал Хакер кивнул, сложил переплетенные пальцы рук на животе и слегка опустил подбородок, одновременно подняв брови и подставив правое ухо, словно для того, чтобы доминиканцу было удобнее излагать свои секреты. У Хакера были раскосые, водянисто-голубые глаза, очень красные уши и длинный острый нос, блестевший, как будто он был сделан из мелованной бумаги.
— Говорите, прошу вас.
Но доминиканец не знал, с чего начать.
— Говорите же, — настойчиво повторил Хакер, — и чувствуйте себя абсолютно свободно.
Так монах и поступил.
Если верно, что брат Гаспар почел уместным умолчать об обещанной ему кардинальской шапке и месте архиепископа Лусаки, равно как и о напророченном исключительном положении среди прочих святых, то верно и то, что он открыто и без обиняков изложил мнение, сложившееся у него о Папе, которое,
