померк и истончился за время разговора. Он торопливо глотнул из чашечки на посошок, вытащил из клочка сена заново расцветший колокольчик и, нюхнув цветочек на закуску, вразумил:
– Только не торопись наверстывать упущенное, девочка. Порвешь крылышки. Спрячь их пока до поры, до времени. До вечности… если мир вечен…
– А как это у тебя получается обратить время вспять? – обличающе показала я на ожившее сено.
– Что? – эльф-сапожник изумленно выпучил оленьи глазищи на цветочек, словно только что увидел, и, совсем как Пелли цыпленка, попытался спрятать улику за спину. Наверное, это у проявленных фамильное. – Ах, это? Нет, время вспять – это не наша специальность, мы же не пифии. Это все водичка, по странинным рецептам приготовленная.
Дядюшка горделиво продемонстрировал бутыль, глянул на просвет, опечалился:
– Эх, быстро иссякают родники живительные от серьезных разговоров!
Но я не отвлеклась, как ни старался хитрый эльф.
– А Пелли цыплят тоже водичкой святой воскрешает?
– Ах, негодник! – Кирон аж покраснел от негодования. – А я-то понять никак не мог, что за вор повадился пробы снимать с родников неприкосновенных? Ну, попадись мне этот шельмец!
Он порхнул к двери, как разгневанный ангел – даже его тень едва успела уцепиться и суматошно затрепыхалась полупрозрачными крылышками, догоняя хозяина. А я удовлетворенно хмыкнула: обещание не говорить Альергу я его не нарушила, зато у нас наконец-то появится свежерожденная, а не усохшая от тысячекратного воскрешения птица. Кстати, о крылатых. И почему люди не летают как мухи? Полетела бы сейчас в трапезную! А то можно и ноги протянуть, дожидаясь, когда о тебе вспомнят… Да я уже их протянула!
В дверь поскреблись. Ужин! Я нетерпеливо прокричала разрешение войти.
Просунулась и плотоядно осклабилась жуткая морда чудовища в подтеках желтовато-белесой слизи. Ниг! Не дамся!
Хищная пасть поймала огромными зубами кинутую жертвенным жестом подушку, плюнула ею же в меня, свалив наповал, насмешливо заржала и ретировалась, не забыв напоследок вытянуться желтогривой змеей и прихватить с пола клочок сена, уже похорошевшего ожившими колокольчиками. Наглый конек, под стать хозяину. С каких пор лошадям позволено бродить по человеческим лежбищам, игнорируя лошадиные стойла? Куда смотрит мастер?
В дверь что-то бухнуло. Ну, теперь точно ужин! Если там опять этот желтогривый оборотень, я сама его съем! Я охрипло простонала разрешение войти. Но никто не вошел. Я вознегодовала. Такой зверский голод давно меня не терзал. Последний раз эти адские муки я испытывала … да, перед обедом.
– Пелли! Входи! Или ты опять перемигиваешься с прохожими девушками, пока я тут худею?! Вот предскажу тебе невесту, тощую как…
Я осеклась. Дверь заскрипела и впустила … Дункана. С подносом. Пронзительно-синий взгляд был еще более надменным, на корню подрезающим всякие хихиканья.
– Ставьте сюда, – величественно показала я на скамью рядом с ложем.
Дункан водрузил на сиденье самого себя вместе с подносом, взял ложку, зачерпнул жидкую кашицу и поднес к моим губам.
– Что вы себе позволяете?!
– Кормлю заболевшую по моей вине.
– Оставьте это. Я сама. Р
Продолжая держать ложку у кончика моего носа, новоявленный кормилец терпеливо объяснил, что мальчик испугался услышать пророчество пусть даже не настоящей уже пифии и перепоручил торжественное внесение подноса ему, Дункану, который случайно оказался рядом. А почему случился случай? Да потому, что мастер Альерг просил его, Дункана, никого не пускать к пострадавшей. Не имел ли в виду мастер в первую очередь не пускать самого магистра? О, разумеется, была такая договоренность, но безукоснительное ее соблюдение означало бы мучительную голодную смерть благородной девы, так как бесстрашный Пелли решительно и поспешно удалился, и ему, Дункану, пришлось ввиду обстоятельств брать на себя ответственность за сие незначительное нарушение слова, ибо он отступил от буквы, но не духа договора …
– Вы способны говорить правду, магистр? Что вам от меня угодно? Вас не смущает, что Альерг сейчас вспомнит о договоре?
– Мастер, конечно, вспомнит, но не сейчас. Он … м-м-м … неожиданно оказался очень-очень занят.
– Выгоняет из девичьих спален нескромного Лэппа?
– Не только. Но и это тоже. Значит, Лэпп опередил меня с визитом?
– Он приходил поужинать, – напомнила я, скосив глаз на манящие ароматами блюда.
– О, да, – спохватился кормилец, – Ешьте. Приятного аппетита.
Медлить долее было выше моих сил: кроме невзрачной кашицы, на подносе дымилось румяное ребрышко упитанного барашка, обрамленное печеными яблоками. Повар отвалил мне также огромную порцию взбитых сливок и кисть винограда. Забрав поднос у нахального благодетеля, я о последнем попросту забыла. Дункан деликатно погрузился в чтение «Свода аномалий».
– Нашли что-нибудь интересное? Как обезвредить пифию, например? – полюбопытствовала я, когда поднос первозданно опустел, а мне изрядно полегчало и приятно потяжелело одновременно. Виноградную кисть из-за малой вместимости девичьего желудка пришлось оставить на закуску к будущему чтению.
– Да, – сказал Дункан, поднимаясь. Он смотрел на меня почти сурово.
– Вернемся к другому вопросу, – миролюбиво предложила я, слегка оробев под его пристальным волчьим взглядом. Мелькнула мысль, что откормленная жертва, наверное, волкам предпочтительней. – Что вам от меня нужно? Надеюсь, не пророчество?
– У вас находится моя вещь. Верните мне ее.
– У меня?! Это вы о чем?
– О книге, которую вам передал мастер Альерг.
– Но это не ваша вещь! Вы ее украли из кабинета …
– Могу доказать мои права. Еще ранее она была унесена из библиотеки нашего магистрата. Возможно, случайно. Дайте мне ее.
– Только в присутствии мастера!
Удивительно, откуда у меня столько решимости, когда и пошевелиться невозможно от боли? Он же раздавит букашку одним пальцем!
– Я возьму сам.
– Попробуйте!
– Радона, я не хочу, чтобы вы пострадали! Не препятствуйте мне! Я должен!
Он в очередной раз совершенно преобразился и был страшен. Нос хищно заострился, глаза опустели, зрачки почти исчезли, превратившись в невидимые точки, радужка поблекла и заледенела, замерцав стеклянным блеском. И в этих стеклах плясал белесый туман, прорываемый иссиня-черными сполохами. Меня затрясло. Но не от страха перед нападением. Не от дыхания смерти, ожегшего лицо. Я предчувствовала ужас надвигающегося видения и не хотела его, не хотела входить в белесую скользкую жуть, куда меня затягивало, засасывало как в трясину. Я не хотела ему подчиниться. Не могла. Не должна была.
И я нашла исчезающую, поглощенную туманом игольчатую точку зрачка и отчаянно скользнула туда, в единородную для всех глубь. В свое я. И отразилась. И, скользнув сквозь, разбила отражение, поскольку это была не я. И следующее, и следущее, и еще, и еще, мощь несущего меня потока нарастала, пока не взорвалась солнечным шаром…
