– Академия порадовала. Там смогли, наконец, объединить индивидуальные рандры в цепь, и первые опыты впечатляют. Так мы спасли Пелли. Так вот, наши мудрые мужи уверяют, что создадут что-то вроде капсулы и протащат ее по дну моря к берегам Оранта. Единственный способ обойти шторм. Они просят разрешения присоединиться к вам и, пользуясь случаем, провести испытания. Но цепь пока неустойчива, и если капсула лопнет на дне моря…
Альерг не удержал веселой усмешки: Лига неисправима! Даже такое опасное дело как поисковая экспедиция, она с легкостью превращает в повод для опытов.
– Я согласен побыть даже крысой, государь, если это поможет Роне!
Белоголовый тоже повеселел и обнял его, благословляя:
– Береги себя, друг…
Мастер немедленно распустил паруса и отчалил из хижины.
Владыка снял ожерелье, любуясь россыпью звездных искр в глубине кристалла, и глянул прямо в мои глаза: «Мы вытащим тебя, девочка! Не отчаивайся!»
Впервые за все время моей вечной ночи я проснулась счастливой.
Ожидание, которое нарастало с каждым днем, этим утром стало уверенностью.
И птицы голосили жизнерадостнее, и собаки гонялись друг за другом веселее, и мухи сновали оживленнее, и горшочки в очаге булькали аппетитнее. Сегодня просто обязано было произойти то хорошее, что я так давно ожидала. Тренировки кончились. Пришло время настоящей схватки. И я подумывала, как вызвать Олну на откровенность прежде чем, она учует незваных гостей, вступивших в ее лес.
– Тебе ненавистен даже человеческий дух, так почему же ты отпустила моего спасителя, Олна?
– Твой спутник удивил меня, – сказала она не слишком охотно.
Но я намеревалась удержать ее в логове как можно дольше, чтобы дать возможность отряду Альерга беспрепятственно пройти через лес, и вцепилась новым вопросом:
– Чем же можно удивить существо, еще в начале времен переставшее удивляться?
Она попыталась прожечь меня взглядом, но я его не увидела. Только в переносицу словно толкнулось что-то неприятное как жаба.
– Он предложил мне себя! – тварь явно оскалилась в улыбке. – Предложил свой высокий дар, свое прекрасное тело и светлый разум. И всего с одной просьбой, – чтобы я исцелила тебя. Добровольная жертва всегда драгоценна! Но добровольная жертва самца – еще б
– Пенка русалочек? – похлопала я отросшими ресницами. Хлопать было незачем: глаза ничего не видели, но так принято выражать состояние крайнего удивления.
– Тех, кто теряет себя во имя другого. Были у нас детки-самцы человеческие, что приходили сами – с алчущим сердцем, с властной душой, – за семенем нигов. Их добровольность расчетлива и корыстна. Мы им давали семени нашего силу. Мало кто смог прорастить его. Но Детка-сынок, отдавшийся любящим сердцем, – редчайшее чудо. Это был чудесный подарок! Вам не понять. Вы, люди – насильники мира. Вы не способны. Но он – оказался способен. И восхитил меня своей волей и силой любви, и я выполню данное слово. Я исцелю тебя, деточка, исцелю от всего!
Старуха была в таком экстазе, какого от нее еще не исходило даже в ее еженощных соловьиных бдениях под луной. Она снова соскользнула в певучий речитатив. Страстной волной вздымался и опадал ее голос, мигом утративший усталое старушечье дребезжанье. Его тембр был чарующ, то вибрировал изнемогающе нежно, то рокотал, вскипая в восторге.
Я содрогнулась: влюбленная тварь. Ну и мерзость!
Добровольная жертва! Да что она знает о жертвах, кроме их вкуса? Что паразит, откладывающий яйца в чужое тело, – созревать в чужой плоти, превращать эту плоть в гниющую пищу, – может знать о жертве? О добровольной жертве?! Тварь, отродясь не дававшая собственное тело своим же детям, и не способная ткать их тела из собственной крови, творить из себя, порождать как мы, люди!
Такое бешенство мне редко выпадало. Как посмел он договариваться с этой мерзкой сиреной за моей спиной?! Мне каково жить, когда за мою жизнь заплачена такая цена – он подумал?! Я не обязана жить! Вот сейчас сдохну на этом месте от его благородства!
Добровольная жертва! Видел бы он Ульриду на костре! К тому времени, как доброволец созреет, это будет уже беременный старикашка с чудавищным монстром в гигантском чреве. Вместе будем рожать, две куколки-ниги, на одном родильном костре! Кто б он ни был, как я его ненавижу! Больше жизни!
Я решительно поднялась. Что-то засиделась я тут, пора проведать, как там дела у спасательного отряда, с трудом продиравшегося сквозь дебри, в которые тварь непременно постаралась скрутить лес перед их носом. Встретить по-человечески, хлебом-солью, а не когтями чудовищ, торчавшими теперь из каждой сосновой иголки. Потянулась, разминая косточки, поинтересовалась деловито:
– Ну, и что я тогда здесь делаю? За меня заплачено. Я выкуплена. Так я пошла!
Тварь тоже потянулась, мертвой хваткой пригвоздив меня к месту.
– Не торопись, деточка. Да и есть у меня к тебе один давний вопросец. Расскажи-ка мне, что ты знаешь об Оссии, и где ты с ней встретилась. Слышала я от тебя в бреду это имя. И знай, что если ты все еще будешь прикидываться беспамятной юродивой дурочкой, я спущу моих собачек, и никто из этих двуногих, которые вошли в мой лес, не уцелеет даже для назидания потомкам.
На всякий случай я сделала вид, что испугалась, лихорадочно соображая, сейчас или чуть позже выложить первый козырь, который взаимно изменит наши понятия о раскладе сил. Да, стоило посмотреть на ее реакцию, когда она узнает о моей причастности к гибели Цитатели.
Стоило услышать ответы. И я выложила ей то немногое, что знала об Оссии и обстоятельствах нашей встречи.
Пока я рассказывала, ведьма пришла в такое возбуждение, что кругами забегала по комнате, и ее дребезжащий голос слышался порой откуда-то с потолка, в воздухе творилось что-то невероятное, потрескивало, как будто вспыхивали искры, а одна из них пребольно меня обожгла. «Ай-яй-яй! Вот оно что! Ох, как! Ну надо же! Вот так так!» – бормотала старуха. Заметались и завыли на привязи псы. Послышался дребезг падающей на пол посуды. Каменный стол заходил ходуном. А когда я добралась до развязки, она завопила в сердцах: «Оссия, чтоб тебе!», аккомпанируя себе треском молнии, разрядившейся в сторону окна. Немедленно засквозило и запахло гарью.
– Ой!– сконфузилась Олна, и послышался плеск воды.
Запахло мокрым углем.
Псы умолкли, остервенело грызя что-то железное. Лишь бы зубы не сломали о свои цепи.
Ведьме было не до псов. Она схватила меня за плечи и затрясла как яблоньку, завопила:
– Ты хоть понимаешь, что натворила, дочка?!
– Нн-неттт! – продолбила я припадочным дятлом.
– Так ты не знаешь куда вляпалась?!
– Нн-неттт!
Она рухнула на табурет и замолчала, зло пыхтя. Потом процедила:
– Ну до чего же я ненавижу этих глупых, чванливых, самодовольных, самонадеянных людишек! Считаете что убили нига? Как бы не так! Это не в ваших силах. Только спугнули. Он не заперт смертью натха. Он ушел, но просочиться может через тысячу лет. Или завтра. Или уже.
– Так это был ниг?
– Похоже, да.
– Ты сама ниг, и ты не уверена?
– Ха! Уследишь за их формами, как же! Ниг может прикинуться чем угодно («Ну, это мы уже знаем!» – подумала я). Или вовсе ничем («А это, похоже, на наш случай»). Если это ниг, то чем прельстила его такая замухрышка как ты? Разум пифии это, конечно, хорошо для нас, но мало. Не редкость. Вот и Ульрида моя имела такую способность. Пифии забывчивы, а такой ущерб ничем не восполнить. Нам нужна не просто Избранная. Из них многие оказываются пусты. Бесплодны. Отторгают наш Дар. И он, увы, их уничтожает, становится ядом, а не благом. И нас печалит этот результат. Но мы ждем и сеем. Мы – Сеятели!
– И много насеяли?
