как бремя, у всех одни и те ж, сейчас родила старуха-время огромный криворотый мятеж! Смех! Перед мордами вылезших годов онемели земель старожилы, а злоба вздувала на лбах городов ре́ки — тысячеверстые жилы. Медленно, в ужасе, стрелки во́лос подымался на лысом темени времен. И вдруг все вещи кинулись, раздирая голос, скидывать лохмотья изношенных имен. Винные витрины, как по пальцу сатаны, сами плеснули в днища фляжек. У обмершего портного сбежали штаны и пошли — одни! — без человечьих ляжек! Пьяный — разинув черную пасть — вывалился из спальни комод. Корсеты слезали, боясь упасть, из вывесок «Robes et modes»[1]. Каждая калоша недоступна и строга. Чулки-кокотки игриво щурятся. Я летел, как ругань. Другая нога еще добегает в соседней улице. Что же, вы, кричащие, что я калека?! — старые, жирные, обрюзгшие враги! Сегодня в целом мире не найдете человека, у которого две одинаковые ноги! Занавес
Скучно. Площадь в новом городе. В. Маяковский переоделся в тогу. Лавровый венок. За дверью многие ноги.
Человек без глаза и ноги (услужливо).
Поэт! Поэт! Вас объявили князем. Покорные толпятся за дверью, пальцы сосут. Перед каждым положен наземь какой-то смешной сосуд. В. Маяковский
Что же, пусть идут! Робко. Женщины с узлами. Много кланяются.
Первая
Вот это слёзка моя — возьмите! Мне не нужна она. Пусть. Вот она, белая, в шелке из нитей глаз, посылающих грусть! В. Маяковский (беспокойно).
