Том 8. Стихотворения, поэма, очерки 1927

сквозь горло тоннеля узкого
пролез.
   И, глуша прощаньем свистка,
рванулся
    курьерский
         с Курского^*!
Заводы.
    Березы от леса до хат
бегут,
  листками вороча,
и чист,
   как будто слушаешь МХАТ,
московский говорочек.
Из-за горизонтов,
        лесами сломанных,
толпа надвигается
        мазанок.
Цветисты бочка́
          из-под крыш соломенных,
окрашенные разно.
Стихов навезите целый мешок,
с таланта
    можете лопаться —
в ответ
   снисходительно цедят смешок
уста
  украинца хлопца.
Пространства бегут,
         с хвоста нарастав,
их жарит
    солнце-кухарка.
И поезд
   уже
     бежит на Ростов,
далёко за дымный Харьков.
Поля —
   на мильоны хлебных тонн —
как будто
    их гладят рубанки,
а в хлебной охре
        серебряный Дон
блестит
   позументом кубанки.
Ревем паровозом до хрипоты,
И вот
  началось кавказское —
то го́ловы сахара высят хребты,
то в солнце —
      пожарной каскою.
Лечу
  ущельями, свист приглушив.
Снегов и папах седи́ны,
Сжимая кинжалы, стоят ингуши,
следят
   из седла
      осетины.
Верх
     гор —
     лед,
низ
  жар
   пьет,
и солнце льет йод.
Тифлисцев
     узнаешь и метров за́ сто:
гуляют часами жаркими,
в моднейших шляпах,
         в ботинках носастых,
этакими парижа́ками.
По-своему
     всякий
        зубрит азы,
аж цифры по-своему снятся им.
У каждого третьего —
         свой язык
и собственная нация.
Однажды,
     забросив в гостиницу хлам,
забыл,
   где я ночую.
Я
 адрес
   по-русски
        спросил у хохла,
хохол отвечал:
      — Нэ чую. —
Когда ж переходят
        к научной теме,
им
  рамки русского
        у́зки;
с Тифлисской
      Казанская академия
переписывается по-французски.
И я
  Париж люблю сверх мер