кругах проводилось систематическое изучение феномена. Но судьи просто вынуждены признавать те реалии, которые выносятся на их рассмотрение, и реалии эти слишком часто обретают черты матерей, гувернанток и других взрослых женщин, подвергающих насилию детей. И зачастую — грудных.
— Но если я не ошибаюсь, — заметил Маркус, — вину за детоубийство обыкновенно возлагают на одного из двух козлов отпущения правовой системы — нищету или незаконнорожденность.
— Верно, Маркус, — но, между тем, можно вспомнить ряд дел, среди которых есть даже несколько громких, которые нельзя объяснить ни чрезвычайной бедностью матери, не позволяющей выкармливать дитя, ни ее незамужностью. И списать все на неизвестную науке разновидность умственного помешательства также возможным не представляется. Помните дело Лидии Шерман?[23]
Это печально знаменитое имя, прозвучавшее как раз когда наш экипаж преодолевал 42-ю улицу по Восьмой авеню, привело обоих Айзексонов и мисс Говард в состояние, близкое к экстазу.
— Лидия Шерман, — тоскливо промолвил Люциус. — Королева отравителей. Да-а, вот
— И мы никогда не узнаем, сколько же людей она порешила, — продолжил Маркус тем же тоном. — Их могут быть
— К тому же, — добавила мисс Говард, возвращаясь ближе к теме, — некоторыми жертвами ее были дети, в том числе — ее
— Именно, Сара, — сказал доктор. — Она убивала отца детей и, готовясь к следующему замужеству, понимала, что дети просто, как она выражалась, «мешают». Пресса весьма подробно осветила это дело. Но с точки зрения тогдашних алиенистов и их коллег в последующие годы, дела с равным успехом могло и не быть: хотя многие сочли ее на суде совершенно здравой, дело происходило добрых четверть века назад.
— Как ни жаль прерывать это заседание клуба почитателей Лидии Шерман, — сказал мистер Мур, — но она не была сестрой милосердия — она охотилась за состояниями.
— Конечно, Джон, — ответила мисс Говард, — однако то было наглядным свидетельством, что из факта рождения женщиной не обязательно следует талант к заботе — и даже склонность к ней.
— А памятуя о ее деле, с учетом похожих случаев, — добавил доктор, — мы можем отбросить сентиментальную чепуху профессора Джеймса насчет того, что родительские инстинкты сильнее развиты у женщин, нежели у мужчин, и насчет благородства матери, лелеющей свое больное чадо. Дети Лидии Шерман были больны, это безусловно, однако болели исключительно благодаря тому, что
— Ремарка герра Шнайдера касательно материнского эготизма? — догадалась мисс Говард.
Доктор кивнул:
— Чтобы вы все знали: Шнайдер заметил, что мать, едва дитя ее появляется на свет, переносит — я цитирую — «весь свой эготизм на ребенка»…
— И чем это может нам помочь? — спросил мистер Мур. — Дети-то в «Родильном доме» были не ее, как и дочь сеньоры Линарес.
— Но по тому,
— Точно. — Я услышал, как доктор щелкнул крышкой портсигара. — И не забывайте о ее поведении в поезде — она заботилась о девочке,
— Вот как? — отозвался мистер Мур, и сам прикуривая. — Простите, значит я это упустил. — Я услышал, как он выдохнул дым и продолжил уже более напористо, обращаясь к доктору: — Но вы тут что-то путаете, Крайцлер. Допустим, все это правда и она испытывает такие чувства по отношению к любому ребенку, на которого положила глаз, — пускай, неважно по каким причинам, она «переносит весь свой эготизм» на детей. Прекрасно, вот только, в отличие от вашего весьма тактичного примера
— Блестяще, Мур, — ответил доктор. — Сие и есть подлинная загадка данного дела. Женщина вкладывает всю душу в этих младенцев; однако уничтожает их. Что же, в самом деле, происходит?
— Может, разновидность опосредованного суицида? — спросил Люциус.
— Нет, это слишком просто, — отозвалась мисс Говард. — Простите за прямоту, Люциус. Сколько раз вы бы могли убить себя, даже опосредованно? Мне кажется… мне кажется, нам следует придерживаться того, что мы обсуждали в музее, доктор. Двойственность — женщина-творец наравне с женщиной- разрушительницей.
Это заявление исторгло из всех собравшихся нечто вроде «Чё?..», на что мисс Говард и доктор тут же отреагировали, выложив нам краткое изложение своих размышлений у «Метрополитэна».
— То есть вы утверждаете, что некая часть в ней
— А почему нет? — просто ответила мисс Говард. — Разве сами вы, Маркус, ни разу в жизни не чувствовали себя мужчиной, одержимым деструктивными помыслами?
— Ну, разумеется, хотя…
Даже не обернувшись, я мог представить, как мисс Говард разочарованно покачивает головой; я только надеялся, что она не схватится за «дерринджер».
— Хотя вы были
— Ну… — протянул Маркус с некоторой робостью, — в
— Да, — отозвалась мисс Говард, — в самом деле.
— И вообще — да, — добавил доктор. — Приношу свои извинения, детектив-сержант. Но как мне и говорила Сара, полюбуйтесь на парадоксальность примеров, предлагаемых девочкам при взрослении: с одной стороны, их учат, что сама природа их пола мирна и заботлива. Им не оставлено ни единой отдушины для выпуска таких чувств, как раздражение и агрессия. Однако они — такие же люди, и, как точно заметила Сара, глупо верить, что им незнакомы гнев, ненависть, враждебность. Напротив, познавая их, они также слышат различные истории из косвенных источников — это могут быть мифы, исторические факты, легенды — о жестоких богинях и распутных королевах, чья творческая или безраздельная власть позволяет им потакать собственной ярости, мстительности и деструктивности. Какой урок вы из всего этого извлечете?
Разговор прервался, а затем Люциус очень тихо сказал:
— Кулак железный в бархатной перчатке…
— Детектив-сержант, — добродушно изумился доктор. — Не верю своим ушам — вы на грани поэзии. Великолепный образ, воистину — неужели ваш?
— О… Нет, я… — засмущался Люциус. — Мне кажется, я это где-то слышал…
— Но подходит изумительно, — продолжал доктор. — Смертоносный гнев, сокрытый вуалью, которая как можно ближе соответствует представлению нашего общества об идеальном или, по крайней мере,